— В какую?
— Посмотрите в билете.
Я посмотрел в билет и увидел цифру, — нет, не «13», там было написано «1» и «3». Расталкивая и обгоняя толпу, которая расходилась по своим камерам, я влетел в камеру «1» и «3» и сел на что–то твёрдое. За мной аккуратно прикрыли железную дверь и два раза повернули ключ в замке.
Пока глаза привыкали к темноте, я сидел, когда привыкли, встал и стал ходить. Камера была маленькой, тёмной, к стенам были прикручены два деревянных топчана, крошечное окно закрывала решётка из металлических прутьев. Все стены сверху донизу были исписаны. В углу была нарисована голова лысого старика с бородкой.
«Да здравствует тов. Ленин!», было написано под рисунком.
«Блэкмор — лучший в мире гитарист», написали губной помадой.
«За Родину! За Сталина!»
«Смерть фашистским оккупантам!»
«Здесь был Вася», «Марина, я тебя хочу» и т. д. и т. п.
Я взял мел и написал: «Здесь был Юра». Ещё хотел написать: «Катя, я тебя хочу», но не решился.
Ещё в камере стоял отвратительный запах: пахло, нет, не мочой, и даже не гнилью, наверно не кровью, пахло… будущей… смертью. Точно. Я навсегда запомнил этот странный запах.
Я ходил, сидел. Потом сидел, ходил. Всё, надоело.
— Эй, откройте! — крикнул я, подходя к двери. — Эй, хорош, хватит, открывайте!
По коридору послышались шаги. Я подтянул брюки, поправил ремень, отряхнул куртку, готов был выскочить наружу.
— Ты чего орёшь?! — услышал я голос за дверью. — Сиди молча!
— Чего? — не понял я, поддерживая рукой отвисающую челюсть.
— Я тебе сейчас ебало наизнанку выверну, говно, вот чего!
Я отбежал от двери и сел на топчан. Эти слова проникли внутрь, дошли до мозгов, стали иголкой колоть сердце. Подойти к двери я больше не решался. Когда шаги послышались снова, я забился в угол. Щёлкнул замок, дверь в камеру открылась и двое солдат в чёрных мундирах с красными повязками на рукавах, в центре белого круга которых красовались четыре букв «Г», с автоматами на плечах, волоком втащили здорового мужика и бросили его на пол. Когда они ушли, я подошёл к мужику.
«Ну, ты и «удовлетворяешься»» — подумал я, глядя на мужика. — Это сколько нужно заплатить, чтобы так изуродовали морду?»
Он лежал на полу без движения. Избитое лицо в ссадинах и синяках; разорванная гимнастерка, политая чем–то красным.
«Томатная сок, — подумал я. — Камуфляж. Театр. Эх, дурят нашего брата».
— А–а–а, — застонал он. — Пить…
— Мужик, хорош, валяться, — с усмешкой сказал я. — Вставай.
Я подошёл к нему и присел на корточки, взяв за плечи, потянул вверх.
