Утром на своем островке он обнаружил камень. Одна его сторона была покрыта зеленовато бурым мхом. Валерий перекусил, потом достал кружку. Принес немного воды. Опустил в нее компас. «Что это? Мох должен быть с северной стороны. А компас? Острие на север, ушко на юг. Но это неправильно! Получается, что направление, которое он считал югом, на самом деле… Но на севере нет дорог на сотни километров!». — Он обошел камень. Опять опустил компас в воду. Теперь стрелка повернулась наоборот, вернее так, как надо. Что за чертовщина? Валерий прошелся по острову. Все правильно. Опять вернулся к камню. Никаких аномалий. Он пошел вперед и даже не стал выливать воду из кружки. Так и шел, неся свой компас в руке. Стрелка больше не баловала. Примерно в полдень пошел дождь. Идти стало тяжелее, но к вечеру он опять набрел на островок суши. Обрадовался. Старое кострище. Значит люди уже где-то рядом. Во всяком случае, в пределах досягаемости. Еще один день и он выйдет на «материк». Но вдруг ему бросилась в глаза… куча мха. Обмирая от страха, повернулся и увидел в сторонке тот самый валун. Получается, он потратил целый день и пришел к месту, где ночевал вчера? Дрожащими руками Валерий достал из кармашка свой компас, опустил пробку в лужицу у камня. Игла качнулась влево, вправо и начала медленно вращаться…
«Боже, Боже», — в ужасе повторял Валерий, тупо глядя в лужу. Поплавок неожиданно поплыл в сторону, а в воде появилось лицо деда Сома.
— Иголку мою стырил! — скрипуче и грозно произнес дед. — Вот этого я тебе никогда не прощу.
Валерий хотел обернуться, но, кажется, его кто-то ударил по голове и он потерял сознание.
Очнулся уже в деревне. В чьем-то дворе. Вокруг стояла толпа. Герасим и Прошка пинали его ногами. Сом бил палкой. Не больно. Палка была сухой и легкой, и деда это чрезвычайно сердило. Он аж синел, намахиваясь изо всей силы, а удара не получалось.
— Ногами бей, — посоветовал товарищу Прокофий.
Дед сопел, кряхтел, замахивался, но и ногами у него не получалось, — от своих замахов он сам чуть не падал.
В сторонке веселился Мисос. Дурачок был очень возбужден, и хотя сам не бил, но шумно радовался удачам других, комментируя каждый удар: «Эх!.. Да!.. О-хо!.. Так его!..».
Подскочила Пелагия.
— Не захотел меня, отверг, а ведь я старалась, — прошипела со злостью в ухо пленнику. — Теперь получай! — Она впилась в его губы зубами, прокусила их и слизнула брызнувшую кровь шершавым языком. Потом вцепилась в лицо ногтями, рванула вниз, срывая целые куски кожи.
