Друг мой! Прочти мое послание не в тоске и не с отчаяньем в сердце, потому что я пишу тебе о свете, который проникает в самые мрачные уголки мира, даже подобные моей каторжной норе. Поверь, для меня стало великим счастьем послать тебе радостную весточку с других берегов, увидеть которые позволяет лишь вера.
Только перейдя черту и оказавшись за пределами надежды на жизнь, я научился различать прежде недоступное моему надменному рассудку. Теперь, в тесной ловушке дней, когда неизбежно ожидает последние объятие с петлей, с глаз отлетает шелуха прежнего ограниченного существования и бытие открывается тем единственно бесценным, из чего на самом деле и состоит жизнь.
«Ни местный обыватель, вовлеченный помышлениями в пеструю круговерть восточного быта, ни пресыщенный жизнью богач, ни досужий иностранный путешественник, жадный до зрелищ и антикварных безделушек не откроют для себя и не поймут тех сокровенных тайн, которые хранит Египет уже шесть тысячелетий, от самого великого потопа.
В каком–то смысле земля египетская сама превратилась во второй Ноев ковчег: каких представителей рас, верований и племен здесь только не встретишь! Но вся пестрота и потрясающее многообразие не мечется в хаосе, как при вавилонском столпотворении, а живет в соответствии с отведенным ему местом посреди полосы Нила, как ведало свой удел всякая душа в спасительном ковчеге нашего праотца Ноя.
Только поэт, философ или мистик может в полной мере оценить и постигнуть метафизическую силу и глубину земли Египетской! Только чуткая и пребывающая в едином ритме со всем сущим душа способна, оказавшись здесь, в ночной пустыне, явственно услышать, как внемлет она Богу и звезды переговариваются друг с другом. Не случайно в земле Египетской раскрыл свое предназначение Иосиф, обрел избранничество Моисей и укрывалось до времени от бессердечного Иродова гонения святое семейство!» — словно набрасывая журнальную статью или поспешно записывая путевые заметки думал философ, отставший от группы, обобранный бедуинами и брошенный умирать в пустыне… И хотя он все еще доказывал своему рассудку, что Египет с честью принял пророка Иеремию, и Александра Македонского упокоил в медовом саркофаге, а самозваного Наполеона отверг, извлекая из себя прочь, в глубине разума понимал, что ему не пережить этой египетской ночи.
На удивление, не было ни страха, ни присущего всему живому жажды цепляться за существование. Он не прислушивался к происходящему вокруг, не замечал тревожного шелеста выползающих из нор змей, не вглядывался в мглу, пытаясь отыскать желтые огоньки голодных шакальих глаз. Пустыня истаивала во времени, рассыпалась песками времен и прахом забытых мифов…
