«Дорогой Гарри, — писала она, — у нас здесь все очень заняты. Свирепствует эпидемия инфлюэнцы, но в общем почти ничего не изменилось». И дальше она объясняла, что именно не изменилось и чем каждый занят. Странно, но ни одно из этих писем не пробудило во мне тоски по дому. Казалось, меня абсолютно не интересовало, что происходит дома.
«Не знаю, слышали ли вы, что Луиза Митчел вышла замуж?» — писала Кэй. Я не слышал, но и эта новость меня не заинтересовала.
— Я совершенно равнодушен к дому, — признался я майору. — Ничему хорошему меня там не научили.
— Пожалуй, домашние теперь и не узнают вас, — заметил майор.
Его замечание встревожило меня, заставило подумать, что и я теперь не узнаю своих домашних. Уже не раз я задумывался, что буду делать, когда вернусь домой.
— А они, должно быть, здорово обрадовались, — продолжал майор, — когда узнали, что вы награждены орденом.
— Я ничего не сообщал им.
— Ну, знаете, Гарри, это ни в какие ворота не лезет!
Когда-то мне казалось, что никакой майор не может быть хорошим офицером, если не умеет выражаться литературно, однако война изменила мое мнение, и я не знаю, когда или почему это произошло. Скорее всего причиной была не столько война, сколько общение с самыми разнообразными людьми, сейчас почти уже забытыми. Откровенно говоря, я никогда не любил сталкиваться с новыми людьми. Всю эту сентиментальную болтовню о недельном отпуске в Париже, где к вам придиралась военная полиция, надували отеческого вида таксисты и преследовали проститутки, я терпел только потому, что все это позволяло мне ближе узнавать людей. Все эти мимолетные друзья, все эти знакомые на один вечер научили меня гораздо большему, чем научила школа. Среди нас были и батраки со Среднего Запада, и итальянцы из нью-йоркских трущоб, и заводские рабочие, и скотоводы, и сыновья лавочников из маленьких городков, но тогда нас объединял общий, не поддающийся сейчас анализу взгляд на жизнь, находивший свое выражение в непристойных песнях и шутках, и вместе с тем чувство, которое я назвал бы порядочностью, хотя это и кажется невероятным, когда я припоминаю некоторых парней. Как ни пьянствовали, как ни хулиганили люди роты «А», при ближайшем знакомстве все они оказывались неплохими парнями. Я был поражен, когда убедился, что многие из них значительно лучше тех самых секретарей из Христианской ассоциации молодежи, которые поучали их благонравию. Меня удивило, что большинство из них храбрее и благороднее, чем я.
