— Здравствуйте, миссис Пулэм, — сказала она. — А я прогуливала своих собачек.
Вошел Хью с несколькими рюмками на серебряном подносе, и вскоре все мы перешли в столовую.
— Ну-с, — начал отец, когда мы уселись, — чего мы ждем?
— Молитву, дорогой, — ответила мать, — молитву. Ты забыл о молитве.
— Да, да! — «Благодарим тебя, боже, за все ниспосланное нам ныне… Во имя Иисуса Христа, аминь».
Я всегда чувствовал фальшь, царившую на семейных завтраках. Вот и сейчас, сидя за столом и перекидываясь заученными фразами, мы словно разыгрывали какой-то спектакль. Он продолжался и позже, когда мы перешли в библиотеку. Теперь я понимаю, что должен был чувствовать отец. Сначала он завел речь о футболе, затем о том, как изменился Гарвард с тех пор, как он учился там, потом перешел на президентов Тафта и Теодора Рузвельта. Он утверждал, что Теодор Рузвельт опасен для общества и что его нападки на людей, наделенных чувством собственного достоинства и своими трудами поднявших страну до ее нынешнего положения, подрывают доверие к ней. Биль поддакивал отцу, но не думаю, что искренне. Он обычно только смотрел и слушал.
— Здравомыслящий юноша, — одобрительно отозвался о нем отец, когда Биль ушел. — Первый благоразумный человек среди твоих приятелей, которых ты приводил к нам.
Я никак не мог понять, почему Биль здравомыслящий и благоразумный, если он за все время почти не раскрывал рта.
— Настоящий джентльмен, — добавила мать, — и самый приятный молодой человек, которого я когда-либо встречала.
Я никак не мог понять и того, почему она считает его приятным, — разве только потому, что Биль в гостиной разговаривал об Иннесе.
Я не сомневался, что мои домочадцы вели себя отвратительно, что никогда еще они не выглядели такими глупыми и скучными.
— Нет ничего хуже этих воскресных завтраков, — оправдывался я перед Билем Кингом.
— Как и в любом другом доме, — ответил Биль.
— Как и у вас?
— Везде так. Боже милосердный, до чего же все это грустно!
— Почему грустно?
— Да потому, что они так старались. Грустно потому, что нам не нравится все, что они делают. У нас одно на уме, а у них — совсем другое.
Именно тут я впервые понял, что Биль умен.
— Твоя мать считала, что ты подпрыгнешь от радости, когда узнаешь, что она пригласила на завтрак эту маленькую… как ее там, — заметил Биль.
Вот так — «как ее там…» — он и назвал Кэй.
— Грустно потому, — продолжал Кинг, — что твой отец так любит тебя и эта любовь делает его таким смешным. Грустно потому, что так уж устроен белый свет.
