— Хорошо. Пойдите и принесите еще кофе.
Отчет она закончила в половине двенадцатого ночи и, закинув руки за голову, зевнула.
— Вот и все. Боже, как я устала! — проговорила Мэрвин и, поднявшись со стула, натянула на голову шляпку в форме колокола. — До утра!
— Я провожу вас.
— Не говорите глупостей.
— Уже поздно. Вам нельзя одной возвращаться домой так поздно.
— Вот еще! А с кем же, по-вашему, я обычно возвращаюсь домой?
Мэрвин жила на одной из Семидесятых улиц, между Лексингтон-авеню и Третьей авеню, и я повез ее на такси. Она сидела, откинувшись назад и наблюдая прищуренными глазами, как устремляются навстречу нам и убегают назад огни улиц.
— Когда-нибудь и у меня появится собственная машина. Вечерами, когда я задержусь в конторе, шофер будет ждать меня у автомобиля. Я буду иметь норковое манто и горничную-француженку и приглашу вас на обед.
— Отлично.
— Вам придется надеть белый галстук бабочкой и вести себя по-джентльменски. У меня станут бывать интересные люди — писатели, артисты, театральные деятели. К тому времени я стану совладелицей рекламной фирмы. Вы же знаете, что я не хуже других.
— Знаю.
— Вот мы и приехали. Вы подниметесь ко мне?
Она спросила об этом так, словно речь шла о чем-то самом обыкновенном.
— Нет, спасибо. Я только хочу убедиться, что вы сумеете попасть домой.
Мы поднялись на каменное крыльцо, вошли в вестибюль, и Мэрвин достала из сумочки связку ключей.
— Как ни странно, но у меня есть свои ключи.
— Ну что ж, спокойной ночи, — сказал я.
— Спокойной ночи, — ответила Мэрвин и, несмотря на полумрак в вестибюле, я заметил, что она смотрит на меня.
— Спокойной ночи, дорогой, — повторила Мэрвин и поцеловала меня.
Ничего подобного я не ожидал, но Мэрвин сделала это так просто и естественно, словно и не могла поступить иначе.
— Спокойной ночи, — снова сказал я.
Почувствовав желание пройтись пешком, я расплатился с шофером такси и отпустил его. Ни раньше, ни потом со мной не случалось ничего подобного. Все мои восприятия внезапно обострились, я словно впервые увидел, как прозрачна ночь и как уличные фонари отбрасывают в темноту золотистые квадраты света. В воздухе чувствовалась весна, но не та, что в провинции, — сейчас мне казалось, что в Нью-Йорке времена года не зависят от смены сезонов во всем остальном мире. Теперь что-то роднило меня с этим городом. Впервые в своей жизни я оказался там, где мне нравилось, и впервые не чувствовал себя одиноким.
Как я уже говорил, все казалось мне естественным. Долгое время мне и в голову не приходило, что Мэрвин Майлс, возможно, вот так же целует, желая доброй ночи, каждого, кто провожает ее домой. Но даже и эта мысль меня не обеспокоила. Перед тем как уснуть, я все время вспоминал, что сказала она и что ответил я; помню, как я ломал голову над тем, о чем буду говорить с ней завтра и все ли на другой день останется таким же, каким было сегодня.
