Мужчина встает:
— Садись, бабка, садись!
— Дама!.. — смеются в вагоне. — Это кто — дама? Ты, что ли?
— У меня два сына генерала! — заявляет бабушка, усаживаясь. — А вы — босяки!
Я дергаю ее за рукав:
— Бабушка, у тебя вообще нету сыновей!
— Молчи, внученька! Ты не понимаешь.
— Сильно, видать, твои сыновья-генералы тебя уважают, что даже пальто тебе не справят, — говорит какая-то тетка. — В лохмотьях ходишь!
— Что ты знаешь, мужичка, о моих лохмотьях! Я из Парижа платья выписывала!
— Мужичка… — обижается тетка. — Я хоть и мужичка, а почище тебя!
— Я фрейлину императрицы у себя принимала! — не уступает бабушка.
Вагон покатывается со смеху.
— Да оставьте вы ее, — говорит женщина в шелковом платочке. — Не видите — ненормальная.
— Чего напали? — заступается другая. — Пусть себе едет. Мешает она кому, что ли?
У Ваганьковского кладбища мы слазим.
— Чтоб вы пропали! — говорит бабушка, покидая вагон.
— Сыновьям привет! — кричит нам вслед какой-то дядька.
Бабушка оборачивается:
— Мужичье, босяки, хамы! Чтоб вы сгорели! Чтоб вам до Пресни не доехать!
Народ на улице оглядывается.
— Пойдем, бабушка, — прошу я.
— Ничего, внученька, ничего! Я им докажу! Кто аристократ, тот знает, как это доказать! У меня фрейлины обедали! Генералы мне ручку целовали! А они — хамы!
В церкви сумрачно и душно. Колышется толпа старух. Кто-то напирает, протискиваясь вперед, кто-то продирается к выходу. Бабушка держит меня за руку, но свободным локтем успевает пихнуть какую-то тетку.
— Чего? Чего толкаешься, стерва? — возмущается та.
— Сама стерва! — накидывается на нее бабушка. — Чтоб ты пропала, чтоб тебе руки-ноги переломать!
— Кончайте ругаться, православные! — увещевают вокруг. — Уж и в церкви свару устроили…
— Я не православная! — заявляет бабушка. — Я — униятка!
— А коли не православная, так чего в церковь пришла?
— Тебя, мужичку, не спросила, куда мне ходить!
— Бога побойтесь! — взывают по сторонам. — Дома, что ли, не доругались?
Нас оттесняют в сторону. Мы попадаем в какую-то очередь. Старухи вокруг бормочут что-то невнятное — то порознь, то все вместе. Очередь продвигается к стеклянному ящику. Внутри что-то лежит.
— Что это? — спрашиваю я.
— Мощи, внученька, — говорит бабушка.
— Что это — мощи?
— Нетленные останки святого Пафнутия!
— А это что?
— Где?
— Вот там…
— Это чтобы жертвовали на церковь.
— А где Бог?
— Бог везде, внученька!
— Везде? И вот тут?
— Везде!
— А почему я его не вижу?
— Потому что он в нас! — говорит бабушка.
Я не понимаю:
