— Ну и ну! Ну и ну! — говорит Наина Ивановна. — Вас, Елизавета Францевна, в цирке показывать — хорошие деньги заработать можно.
Бабушка ничего не отвечает, идет в комнату и ложится на свой сундук.
— Хамка!
— Кто? — спрашиваю я.
— Наина! Овсом кормил! Да если она, мужичка, хочет знать, я в Минске уборную рядом с самим губернатором снимала!
— Как это, бабушка?
— Очень просто, Светинька. У нас в Минске построили вокзал и в нем пять уборных. А в городе канализации не было. Так что это было большое чудо — эти пять уборных. Начальник вокзала приказал их закрыть, чтобы всякая сволочь не пачкала, и после сдал уважаемым людям. Городовой тоже одну снимал. Я раз иду — он мне навстречу бежит, как угорелый. Я говору: куда это вы бежите? А он ключ показывает.
— И ты тоже в уборную на вокзал бегала?
— Нет. У нас дома была. Только не такая. Простая. Ее чистить было нужно. Мужик приезжал и чистил. Там ящик стоял.
— А зачем же ты на вокзале снимала?
— Это так было прылычно. Сам губернатор снимал. А она, хамка, смеется!
Возвращается мама. Мы с ней садимся обедать. Бабушка бродит по комнате, останавливается возле стола, вздыхает:
— Ниноленьки, налей мне немного твоего супа… Хочу попробовать.
— Ага! — говорит мама. — Пусто в брюхе после деликатесов? Я чувствовала, что все эти фокусы ненадолго. Что ж… Отдавай деньги и, пожалуйста, садись ешь.
Бабушка кряхтя наклоняется, задирает юбку, вытаскивает из чулка деньги и протягивает маме.
— Двести пятьдесят, — говорит мама, пересчитав. — А я тебе триста давала.
— Муки купила, масла, молока… — перечисляет бабушка.
— Ну, теперь ты убедилась, что сдохнешь без меня?
— Ох-хох-хох… Кто старое, Ниноленьки, помянет, тому глаз вон… Хороший суп, жалко только, что сельдерея не положила…
— Сельдерея — конечно! — говорит мама. — Уж лучше тебе со мной не ссориться.
Мы с бабушкой едем в церковь.
Бабушка топчется на остановке, бурчит, ахает, прикладывает руку к глазам козырьком.
— Пропал! Что ты будешь делать!.. Как сквозь землю провалился! Чтоб он сгорел!..
Трамвай выползает из-за поворота. Растопырив локти и расталкивая народ, бабушка лезет к дверям. Я протискиваюсь сзади.
— Хамы! — говорит бабушка, занося ногу на ступеньку. — Задавили, войти не дадут!
— Да проходи, бабуся, проходи! — успокаивает какая-то женщина и помогает ей подняться в вагон.
Бабушка окидывает сидящих сердитым взглядом и придвигается к ближайшему мужчине.
— Ты что расселся, как барин! — накидывается она на него. — Не видишь, хам, что дама вошла? Не можешь место уступить?
