— Сожгите вы его, Нина Владимировна, от греха подальше, — говорит Елизавета Николаевна. — И никому не рассказывайте… Беды не оберешься.
— Вы правы, — соглашается мама. — Но каков гусь!..
Елизавета Николаевна помогает маме сжечь кружок. Поджигает с одного краю и вертит в руках до тех пор, пока от него не остается маленький кусочек обгорелой фанеры. Тогда она бросает этот кусок в раковину и заливает водой. А потом выбрасывает в мусоропровод.
«Спасибо, Ниноленьки, что прислала деньги, — пишет бабушка. — Я, благодарение Богу, ни в чем теперь не нуждаюсь и живу как у Христа за пазухой. Катя, та медсестра, что меня приютила, служит в больнице, а я верчусь по хозяйству, достаю продукты и готовлю».
— Представляю себе, — говорит мама. — Никогда по-человечески картошки сварить не умела!
«Живем, как два голубя, и души друг в друге не чаем…»
— Ну что ж, прекрасно! Дай-то Бог…
Но вскоре приходит другое письмо — от Кати.
«Дорогая уважаемая Нина Владимировна, — пишет она. — Вы, наверно, понимаете, что Ваша мать не может оставаться у меня навечно. Мне ее, конечно, жалко, и человек она неплохой, хотя с большими странностями. Я бы ее подержала еще, но дело в том, что я познакомилась тут с одним человеком и думаю выйти за него замуж. Но я не могу устроить свою семейную жизнь, когда в одной комнате с нами чужая старуха, да еще такая вздорная. Так что вы не обижайтесь, но придумайте что-нибудь, куда ее забрать. С искренним к Вам уважением Старовольцева Екатерина Степановна».
— Следовало ожидать… — Мама поджимает губы. — Удивительно, что этого не случилось раньше. Но как я могу ее забрать? Я бы забрала, если бы позволяли…
— Напишите Павлу Александровичу, — советует Елизавета Николаевна. — Пусть добивается. Вы единственная дочь. Не можете же вы допустить, чтобы мать на старости лет оказалась на улице!
— Ах! — говорит мама. — Почему со всех сторон одни сплошные неприятности? Почему никогда ни минуты покоя!.. Ни единого светлого дня!
— Интересно! — говорит мама. — Очень интересно! Почему это, когда я хожу в булочную, всегда бывают довески. А у тебе никогда! Что ты молчишь? Отвечай!
— Откуда я знаю… Мне так дают…
Мама взвешивает хлеб на ладони.
— Нет, тут, конечно, нет никаких семисот пятидесяти грамм! Одно из двух — либо тебя обвешивают, либо ты сжираешь часть по дороге!
Она не знает. Я не сжираю. Я отдаю один довесок Юре, а другой — Мустафе. Юре — чтобы мать его не била, а Мустафе — чтобы он защищал меня. Он самый сильный у нас во дворе. Его даже взрослые боятся и говорят, что он бандит. Может, он и бандит, но меня он не трогает.
