Парнишку пробрала дрожь от дуновения холодного ветерка. Лазарь, уже приглядевшийся в лесной темноте, повторил, передёрнувшись, дрожь замерзающего и попросил:
– Иване, да дозволь ты этому… прикрыться. Замерзнет же, малохольный.
Инстинктивно стыдясь сочувствия к допрашиваемому, он озвучил свою просьбу в весьма раздражённом, даже — брезгливом тоне.
По чинам он здесь старше, но просит меня разрешить что-то этому парню. Это хорошо: отношения подчинения между мной и Лазарем не должны быть подчёркнуты, но присутствовать — однозначно.
– Прикройся. Замёрз, поди. Дальше.
Парнишка тщательно привёл в порядок одежду, отряхнул кафтан, немедленно убрал руки от положенного под сосну пояса с ножнами, когда я сказал ему «нет». А вот моё «нет» насчёт его просьбы — «одеться Шуху», попытался оспорить. Но одного повтора хватило.
– Дальше… Я развернулся. Посмотреть. То я носом к стенке лежал, а то раз — и нос к носу с Шухом. Я его за… за это самое держу. А он сверху мою руку держит. Ладонью своей накрыл и сжал. Крепко. И — темно совсем. Только дыхание. И сердца стучат. Моё — у меня под горлом, его… — у меня в кулачке. О-ох… Так это всё… Ну совсем не так, как жизнь идёт! То — день за день, одно и то же. Отец болеет да попрекает, мать ноет да выговаривает, слуги… как на пустое место. Отстань, не мешай, не лезь, иди отседова… А тут… Тут он меня второй рукой за плечико взял, осторожненько так. И к себе потянул. И сам на спину потихоньку откинулся. Я и не уразумел ещё ничего, а уже у него на груди лежу. А он — голый! Ну, рубаха-то задралась под плечи. И моя — тоже. И мы… кожей в кожу. Жаркой в жаркую. И… нет никого! Темно ж! Я его дыхание на лице чувствую, сердце его — возле моего молотится…. А — никого не вижу! Тьма ожившая! Будто демон какой. Или ангел. Или чудо какое иное невиданное. И что будет — не понять, и что оно со мной сделает… даже не вообразить. И я против этой тьмы… мал и слаб… Ничтожен. Ох… Страшно. И вдруг — ласка. Чувствую — он меня по руке погладил, по шее. По щеке пальцы его пробежались. Волосики пошевелили. Мне на темечко легли да нажали. Чуток так. Типа: сдвинься. Я чуть и сдвинулся. А он волосы мои перебирает ласково и снова ладошкой. А у меня — сорочка уже на горле, а лицо — уже на животе его. Я и приложился. Губами. Как в церкви. Он сперва будто не понял. Ещё толкает. Я ниже сползаю и снова. Как к иконе чудотворной. Маменька возила маленьким по святым церквам, просила заступничества от болячек моих детских, я тогда множество раз прикладывался. Тут он как застонал, напрягся весь, живот — будто каменный. Я аж испугался — может, чего не так сделал, больно. Только он голову мою двумя руками сразу — ухватил и… прям на кулак мой. Ну, и на что в кулачке случилось. Я кулак-то дёрнул. Он ка-ак на затылок нажал — я едва руку из зубов выхватить успел. А он стонет, дергается подо мной, голову мою прижимает. Уж и дышать нечем. Тут как оно дало… И раз, и другой, и третий, и пятый… Со счёту сбился. У меня — рот полный, всё горло забито, будто простудился сильно. Не вздохнуть вовсе — помру сейчас. Глотаю, дышать нечем, а оно опять и опять. Потом, вроде, кончилось. Обмякло, помягчало. Тут Шух меня за волосы в сторону оттянул. Лежу я у него между ног, щёчкой к ляжке его прижался, отдыхиваюсь. Потом он меня потихоньку наверх потянул, лицо мне подолом своим утёр, да под бочок положил.
