Услыхав своё прозвище, Шух завозился под Суханом. Тот снова его прижал его к земле.
– Ребятки, вы не мучайте Шуха. Он хороший. Он меня любит. Только сказать не может.
– Будет меньше дёргаться — целее останется. Дальше сказывай.
– Да-да, конечно. Дальше… Как отец вернулся — меня на мужскую половину взял. До того я при матушке жил, беспокоилась она обо мне сильно. Да и не было никого — мужи-то с боярином ходили, службу служили. Как перебрался — дал отец дядьку для обучения и слугу для услужения. Дядька был старый, больной от ран, кашлял да храпел сильно. А слугой батя отдал Шуха. Потому как вернее его — и быть невозможно: отца из Рая вытащил, до вотчины нашей с ним дошёл. Дорогой-то худо было, а Шух не струсил, не сбежал. Да и нет у него никого, кроме нас. Можно я… застегнусь. Холодно.
– Нет. На холодке живее говорить будешь.
Божедар нервно вздохнул, положил ладони на колени, как примерный ученик, и продолжил:
– Мне в те поры десять лет исполнилось. Шуху… никто не знает. Видно, что старше, но насколько… лет 13–14, наверное. В горнице моей спали втроём. Я на — постели, дядька — на лавке, Шух — на овчине у порога. Дядька… глуховат да туповат. То орёт, то в теньке кемарит. Я всё больше с Шухом. Других товарищей… Маменька-то меня с дворовыми мальчишками играть не пускала: «Ой, побьют, ой, поцарапают. Полезешь куда вслед за ними да и голову сломишь. Их-то много, а ты у нас один».
Божедар вздохнул, вспоминая, видимо, своё счастливое детство. Нет, детство у него было не такое уж счастливое:
– Отец вернулся раненый, болел сильно. Тут, в Залесье, суздальские признали князем этого… Катая. Тогда его ещё Боголюбским не звали. Он давай прежних, Долгорукого бояр — гнобить. Батяня лежит, на княжью службу ехать не может. Попал под общую метлу. Худо: княжьей милости нет, свои люди да добро — под Киевом осталось, вотчина обезлюдела, маменька у отцова одра денно и нощно… Зима пришла. Рождество у нас в тот год… Голодно и холодно, дрова бережём. Дядька кашлял-кашлял да и ушёл к печам спать. Лучше, говорит, морда грязная, да ноги тёплые. Лежу в постели, под тремя одеялами, в мамкиной душегрее, в штанах тёплых да в шапке. И с холоду зубами стучу. Коли попадали, знаете — сколь такой холод мучителен, без движения, без тепла, всей надежды — утро придёт.
Знаю, приходилось. 10–12 градусов при навязанной неподвижности полный рабочий день… при всех удобствах и коммуникациях… изнурительно.
– Тут подходит к моей постели Шух. Аж смотреть на него холодно: в одной сорочке. А от него теплом несёт! И — хмельным духом! Подаёт мне баклажку невеликую. А в ней — бражка! Я-то до той поры хмельного в рот не брал, матушка строго-настрого заповедовала. Ну, отхлебнул я, потом ещё чуток. Крепкая такая, духмяная. Как огнём по горлу. А он тут возле стоит, мёрзнет. Я одеялы откинул — лезь. Он нырк — и под одеяло с головой, и дышит там. И я туда. Лежим под одеялом, пыхтим и хихикаем. В пять минут — жарко стало. Я давай с себя всякие тряпки долой снимать. Высуну нос — холодно. Аж пар со рта идёт! Юркну под одеяло, к Шухову плечу — тепло. А он хлебнёт и мне баклажку подаёт. Потом я как-то устал, глаза слипаются, в сон потянуло. Я — на бочок, к стенке носом, и заснул. Снится мне, что уже лето настало, зелено всё вокруг, солнечно, радостно, жарко. А тут барашек прибежал и толкает меня сзади. Я его гоню, а он всё толкается. Я его хвать за рог и тянуть… И понимаю сквозь сон, что в кулаке у меня не бараний рог, а… твёрдое, горячее. Живое. В нём — сердце чьё-то бьётся! Я-то с испугу руку — дёрг. А — не пускает. Поверх моего кулачка ещё чья-то рука лежит, держит. Сперва, как я дёрнулся, сильно так прижала. После чуть по-опустила и давай мой кулачок поглаживать, двигать его тихонько. По этому самому… по горячему да твердому. Вверх-вниз, вверх-вниз. А оно… дрожит. Будто птица певчая поймалася. А у меня в голове — ни одной мысли. Только: «Боже святый, боже правый!» — крутиться. Страшно мне, жарко мне, трепетно с чего-то. И как-то… чудесно. Словно я жар-птицу споймал. Будто сон продолжается, будто в стране какой волшебной. Будто я — не я, а княжич какой-то заколдованный. Это всё не со мной, понарошку. И интересно: а что ж дальше в той сказке будет? Кто ж витязем храбрым явится, как падут чары колдовские?
