Собачий приют в Уэймуте находился в конце тупичка, рядом с городским крематорием (в те времена в городах еще существовали крематории). Вошли внутрь, и я понял, что это переоборудованный гараж с цементным полом и прозаическими клетками, выстроившимися вдоль стен. Не знаю, чего я ожидал, но только не этого. Во всех клетках были собаки – большие, маленькие, молчаливые, громко лающие, молодые, старые. Я не пропустил ни одной клетки, посмотрел внимательно на каждую собаку, запоминая, кто из них подходил к проволочной решетке, а кто старался забиться подальше, кто проявлял чересчур много прыти, а кто казался поспокойнее. И еще об одном критерии я не забывал ни на минуту: кого надо непременно забрать из приюта, а кто может подождать. У меня не выходила из головы одна собака со свалявшейся шерстью, немецкая овчарка-полукровка, – пес сидел в одиночестве, глядя в никуда, такой отощавший, что взглядом можно было пересчитать ему все ребра. И пока я деловито обходил клетку за клеткой, меня настойчиво преследовала одна мысль: если этого пса не возьму я, его никто не возьмет. В таком возрасте всякий мальчишка в мечтах совершает подвиги. Я спасу этого пса от жизни в клетке, он же спасет меня от скуки.
– Вот этого? – удивленно переспросил отец, когда я показал пальцем на неуклюжую тощую псину.
– Хочу этого, – подтвердил я. Отец покачал головой, заполнил бланк заявления, и мы поехали домой, причем я сидел на заднем сиденье с молчаливым псом.
Была суббота накануне Пасхи, иными словами, весь день можно было ничего не делать, всецело отдавшись играм с только что обретенной собакой. Я был на вершине счастья – ну, почти на вершине. Да, пес казался настороженным, даже пугливым, но это ничего. Это пройдет, он привыкнет и станет моим другом. Сбудется все, о чем я мечтал, и даже больше.
Наступило воскресенье, нужно было ехать на праздничный обед к тетушке. Мне страшно не хотелось расставаться со своей собакой, хотя самому псу, похоже, было все равно. Я никак не мог дождаться, когда же мы вернемся домой. Из машины я выскочил самым первым, вбежал в дом… и увидел руины выстроенного мною светлого будущего.
– Боже мой! – воскликнула вошедшая вслед за мной мама. Впрочем, тон у нее был подозрительно спокойным. Потом вошел отец. У него отвисла челюсть – в буквальном смысле, я сам видел. Сестричка Коллин только фыркнула и проскользнула в свою комнату.
Пес – мой пес – ухитрился как-то открыть дверцу ящика под кухонной раковиной, где стоял бак с помоями. Я не сомневался в том, что пес умница. Он вытащил бак с кухни в переднюю и там вывалил его содержимое на коврик. А уж после принялся пожирать все, что было съедобно, однако несъедобное тоже, видимо, на всякий случай пробовал на зуб. В результате вся передняя оказалась завалена и забрызгана разнообразными отбросами, рвотными массами и собачьими фекалиями. Мало того – в ковре еще была прогрызена громадная дыра.
