– Вы там будете чувствовать себя немножко по-другому, да? – сказал могучий грузчик, будто я и предположить не мог, что жить можно иначе.
– Да ничего особенного, – ответил я. – Просто изменится все, к чему я привык в своей жизни, все до последней мелочи.
С залитой солнцем улицы я вернулся в квартиру, совсем пустую, если не считать сумки с туалетными принадлежностями и растерянного пса.
– Ну что, Бейкер, вот и все, – обратился я к нему. Пес смотрел на меня широко открытыми глазами, пытаясь осмыслить происходящие в нашей жизни коренные перемены, – ведь эти крепкие парни унесли все наши пожитки. Пес переходил из комнаты в комнату, а стук когтей по паркету отдавался гулким эхом в пустых помещениях. Я сел на пол, прислонившись спиной к стене, а Бейкер подошел и растянулся рядом, издав долгий тяжелый вздох. Он был уверен – коль скоро я тут, близко, то ничего страшного нет.
Я медленно обвел взглядом комнату. На меня нахлынули воспоминания. Вспомнилось то время, когда я впервые перешагнул порог этой квартиры. Тогда был понедельник, январь, лет десять тому назад. Квартира являла собой жалкое зрелище и служила тесным жилищем для семьи из четырех человек, которым наконец-то удалось найти себе жилье попросторнее, но даже посреди царившего здесь бедлама я с первого взгляда влюбился в нее. В тот же день я согласился ее купить, а к следующему утру переговоры были завершены. Я тогда и понятия не имел, что проживу здесь больше десяти лет.
Вспомнилось, как я приходил сюда, чувствуя себя полновластным хозяином, как ожидал, пока покрасят стены, закончат циклевать полы, настелят ковровое покрытие. Все было еще впереди, и меня переполняли надежды на то, что реальность может иногда идти в ногу с мечтами. Чаще всего, кстати, так оно и было: работа, книги – жизнь шла даже лучше, чем я смел надеяться.
Взгляд мой скользнул по всем тем уголкам, где любил вздремнуть Гарри: у порога передней, у моего письменного стола в кабинете, под левым окном в эркере, куда проникал свежий воздух с улицы. Вспомнились теплые вечера, когда мы сидели на веранде у входа в дом, зимние утра, когда мы гуляли по только что выпавшему снегу, обеды для гостей на День благодарения, во время которых Гарри забивался под мой стул и не высовывался, – он не любил скопления народа. Вспомнилось то сентябрьское утро, когда я прекратил страдания Гарри, и тот день, недели две спустя, когда в мою дверь постучала Пэм Бендок.
Я подумал о том, как сумел сделать все это – ну, почти все – в одиночку, построил после развода новую жизнь, переехал в Вашингтон, потом возвратился в Бостон, стал обозревателем газеты, смеялся над большими и маленькими неудачами, извлекая из каждой уроки для себя. Но настойчивее всего была мысль о том, как из закоренелого скептика я превратился в оптимиста, как с годами стал говорить веселее, относиться ко всему легче, а тревоги более или менее держать в узде. И еще подумал я о том, что немалую роль во всем этом сыграл Гарри, иной раз подталкивая меня, другой – придерживая, но неизменно оставаясь верным мне и надежным проводником.
