Я пробовал читать, пробовал сочинять стихи — ничего не удавалось. Я только бегал из угла в угол, пока не изнемог. Я свалился на шинель, и напряженный слух мой стал до того тонок, что я слышал звон каждой капли, падающей за окном, с крыши.
И вдруг я услышал шаги наверху, за потолком. Легкие, привычные шаги Галины Петровны. Я сначала не придал им никакого значения и только машинально следил за тем, как она переходит из кухни в спальню, из спальни в кухню. И внезапно вспомнил: да ведь лазарет еще вчера переправился на тот берег! Значит, она осталась!
Не успел я это подумать, как кто–то громко ввалился со двора в сени.
Я вскочил и распахнул дверь. В сенях стоял Сашка.
Мокрая его папаха была заломлена на затылок, и прядь слипшихся волос падала на лоб. Сашка похудел за то время, что я его не видел. Лицо побледнело, глаза стали больше. По одичавшим его глазам я понял, что Сашка возбужден до крайности и, вероятно, находится в этом возбуждении уже давно, с самого начала эвакуации.
Он заглянул в комнату и тревожно спросил меня:
— Ты один?
И очень обрадовался, что я один. Он боялся встретить Якова Иваныча.
— Я пришел за тобой, — проговорил он, входя и присаживаясь на подоконник. — Я на тебя надеюсь. Пусть трусы как хотят, а ведь ты боевой…
И, вскакивая, задыхаясь, он рассказал мне, что артиллерийской школе приказано было идти на тот берег, отступить вместе со всей армией, но артиллерийская школа отступать не хочет, несмотря на приказ, не хочет сдавать город без боя. Курсанты дотянули до последнего, чтобы не дразнить дураков из дивизии, дождались, когда все ушли, и теперь их никто уж уйти не заставит. И Сашка, конечно, остался с ними и записался в школу, потому что Валерьян Сергеич такой человек! Сегодня к концу дня все курсанты соберутся в помещении школы, на Дворянской. Белых ждут к ночи. Ну что ж, у входа в город их встретят как надо. Есть еще люди, которые умеют умереть за революцию!..
— Пойдем с нами, — уговаривал он меня. — Валерьян Сергеич тебя примет, я его убедил, он очень со мной считается.
Но Яков Иваныч велел мне сидеть дома и ждать. И я отказался идти с Сашкой.
— Катись к черту! — закричал на меня Сашка. — Вы все из одного теста!
Свирепый и презрительный, он вышел в сени.
Однако в сенях замешкался. Что–то все–таки беспокоило его.
— А как старовер? — тихо спросил он, топчась перед дверью. — Чего говорит про меня?
— Молчит, — сказал я.
— Молчит? — повторил он и как–то съежился, подняв плечи. Он издавна привык бояться молчания Якова Иваныча.
