Ни стыда, ни совести [сборник] | страница 51

Пшенка откинулся в кресле.

— Вы у меня спрашиваете?

Происходило что-то невероятное.

— Да, у вас.

— А какие гарантии того, что там, в психушке, меня не убьют? Не введут повышенную дозу какого-нибудь препарата, например? Или что там еще придумает ваш заказчик?

— Гарантии — внимание СМИ. Вы же сами сказали. Этот ваш… журналист. К вам же все рвутся, вы же только с ним общаетесь. Они не дадут вам пропасть.

Вот она, возможность отсюда выйти. Выйти. Не видеть больше ни Пшенку, ни конвоиров, не опасаться того, что в любую минуту придется вернуться к зэкам.

— Что мне нужно сделать? Опять листок мне дадите?

— Вам… нужно написать признательное показание, да… А насчет экспертизы…

— Да, что насчет экспертизы?

— Об этом не беспокойтесь.

Пшенка был страшно бледен. Теперь он был, кажется, просто при смерти.

— Хорошо, я подумаю.

Уходя, я обернулся через плечо, все еще не веря в происходящее — Пшенка как будто опрокинулся ничком на стол, плечи его вздрагивали.

Это было очередное искушение. Или — подлинный шанс? Собственно, почему бы и нет? Да, нужно все обдумать, рассчитать возможные варианты, но разве не это — выйти отсюда — является первым условием моего пути к ней? Разве могу я разобраться во всем том, что со мной случилось, не будучи свободным? Почему бы мне не принять предложение следователя, а уже потом, там, держа постоянную связь с адвокатом и СМИ, спланировать дальнейшие действия?

Я буквально заставил себя лечь и, глядя в потолок, задумался.

Спокойно. А ведь я полагал, что я действительно изменился… Что стоит за этой радостью, этим острым желанием покинуть тюрьму? Только ли стремление к свободе и к ней? Не говорит ли во мне страх, банальный страх перед повторным унижением, перед болью, перед ужасной перспективой жизни среди зэков? И вполне ли я уверен, что там, в психиатрической клинике, мне будет лучше?

Я не мог ответить на эти вопросы, но одно было ясно: я переоценил степень своего преображения и, следовательно, неуязвимости; страх оставался, а был ли это страх боли и унижения или страх навсегда потерять свободу, было не так уж и важно. И — почему Пшенка поменял позицию, ведь просто так он ничего не делает? Значит, что-то случилось? Но что? Прежде чем принимать его предложение, надо, во всяком случае, выяснить мотивы, которые им руководят. Тут не все так просто…

И — как же я напишу признательное показание? Как я признаюсь в том, что убил ее? Был ли я при этом в своем уме или нет, из побуждений ли познания или по другим при чинам я это сделал — какая разница? Как я солгу, как я