На этот раз вконец обанкротившееся, по уши завязшее в долгах государство меня не прощает, и за два месяца неоплаченных счетов я уже неделю коротаю вечера в темной, обесточенной квартире, без газа и телефонной связи. Предает даже мобильник — мой первый и пока единственный Siemens, купленный с рук вполцены еще три года назад: как назло, последние деньги я пробалтываю как раз в день, когда трубка квартирного телефона перестает подавать признаки жизни — долгий гудок в районе второй октавы. Лежа на диване и бесполезно пялясь в невидимый в темноте потолок, я мысленно подсчитываю свой последний резерв, которому не суждено остаться неприкосновенным. Получается, прикидываю я, шестнадцать леев — на десять поездок на троллейбусе и две буханки самого дешевого хлеба.
Невеселые расчеты я совершаю в совершенно темной квартире — гудящая как трансформаторная будка тишина, настолько непривычна даже для меня, что я прихожу к удивительному выводу: оказывается, электрические лампы, света которых я лишен по финансовым причинам, без конца болтают, раз уж заменяют мне отсутствие собеседников. А может, все дело в зрении, в моем взгляде, который при свете, без конца перескакивая по одним и тем же привычным предметам интерьера моей небогатой квартиры, взваливает на себя и функцию слуха, создавая видимость того, что все не так уж безнадежно?
Тем более странно слышать звук открывающегося замка и скрип входной двери, — я мог бы счесть их за сновидение, но слишком уж моя слуховая галлюцинация — один в один — повторяет звуки, которые я слышу ежедневно, много лет подряд.
— Демьян? — слышу я голос, который уж точно принадлежит не привидению.
— Тумбочка слева! — механически кричу я, предупреждая очутившегося в полной темноте отца о перестановке в прихожей, о которой он еще не в курсе, ведь она случилась всего пару недель назад — мелочь в сравнении с четырьмя годами. Изменения–то, собственно плевые — я всего лишь переставил тумбочку, о чем мечтал сколько себя помню. Тумбочка мешала мне опереться рукой о стену, а по–другому процесс обувания напоминал мне бритье — неприятно, но надо.
За неделю, несмотря на полное отсутствие электрического освещения, я узнаю свою квартиру гораздо лучше, чем за всю предыдущую жизнь и поэтому уверенно, словно с прибором ночного видения на глазах, выхожу в прихожую, где останавливаюсь лишь потому, что слышу совсем рядом нервное дыхание отца.
— Возьми, — раздается его голос прямо передо мной, и напротив груди я различаю что–то светлое, пробивающее завесу абсолютной тьмы.
