— Как ты меня нашел? — добавляет он, словно это какая–то аномалия — найти в Кишиневе человека за четыре с лишним года, а именно столько минуло с того дня, как он познакомил меня с женщиной, на которой не без гордости пообещал жениться.
Глядя в лицо панике, а как она выглядит, мне легко было представить, взглянув в отцовские глаза, я вдруг пугаюсь от одной мысли, что из–за едва отворенной двери вот–вот услышу детский плач — свидетельство существования моего маленького брата или сестрички. Ничего такого не происходит, и я даже не уверен, что к счастью ли.
После недолгого замешательства отец все же берет себя в руки — напряженные морщины на лбу разглаживаются, а во взгляде испуг медленно превращается в участие, совсем как лед, становящийся водой. Я, напротив, чувствую, как плюшевые ноги, на которых я с трудом поднялся на третий этаж, наливаются металлом.
— Мне — ничего, — говорю я колючим, царапающим мое же горло голосом. — Ничего от тебя не надо.
Разворачиваюсь и бегу вниз: металл в ногах оказался материалом для пружин, таких безотказных, что я и не думаю останавливаться, услышав отцовское «погоди!», а потом и «Демьян, ты не так…» и даже отчаянное, словно я сбегал на войну «сын!».
На самом деле адрес отца я вычислил случайно. Вернее, выследил. Даже выскакивая в последний момент из троллейбуса, когда уже зашипели к моему счастью медленно закрывающиеся двери, я успел заметить, что папина избранница, неспешно и с умиротворенным выражением лица шествовавшая с сумками по тротуару, сильно прибавила в весе, а вид папиной головы с выпученными глазами подтвердил закономерность превращения энергии: отец заметно осунулся и даже постарел. От остановки я проводил Анастасию Васильевну — разумеется, без ее на то согласия и ведома — прямо до дома с огромными окнами в подъездах, позволяющими проследить маршрут любого жильца. Застыв на третьем этаже спиной ко мне, задравшему голову по эту сторону подъездного окна, она постояла с минуту, наклонив голову — ключ от квартиры явно не желал попадаться ей под руку среди обычного бардака женской сумочки. После чего исчезла за дверью, из–за которой настороженно, словно в ожидании кредитора, два дня спустя, выглядывает голова отца.
Голова страдальца с впалыми щеками и большими от испуга и худобы глазами, глядя на которую я вдруг понимаю, что проиграл, что этот вид отца — мое, а не его поражение. Бесспорное фиаско, особенно если учесть, что пришел я за помощью. Поэтому кроме обиды за беспомощность отца я испытываю и собственное унижение, хотя по поводу последнего впору скорее комплексовать ему.
