Голый без электричества | страница 16



Каждый раз, выходя из нее, я будто ныряю в ледяную воду, сопровождая это ошеломленным: «Ах-х…» И мы смеемся оба, будто невесть что забавное произошло. Но это ведь и есть — катарсис. Он — уже после оргазма, и он сильнее, болезненнее, короче…

Проста моя эстетика — не надо быть импотентом. А прочее — досужие домыслы.

Часть третья

1

Чем пахнет предательство, милая? Предательство пахнет сексом.

Лучший друг позвонил мне из твоего постылого дома и сказал, что придет водку пить. Он зашел, мы обнялись; и знакомый, резкий и сладкий запах секса, обдал меня и ошарашил.

Как с этим быть, а? Кому задавать вопросы? Я ждал твоего звонка вслед за его звонком, но его не последовало. Ты струсила.

Нам что с ним, до самой смерти делить женщин?

Он со своим другом, Михой, сидел у меня до двух часов ночи. Кончилась одна бутылка — сходили за второй. Я был радушен и велеречив.

— Ты давно трахался в последний раз? — спросил его уже в дверях.

— Не твое дело, — обиделся он, пьяный.

— Да я просто нюх проверяю…

— Слушай, мы зашли к ней вместе с Михой, можешь у него спросить. Так что все твои подозрения…

Все мои подозрения не стоят выеденного яйца — если это его яйца.

Я никому не верю.

2

— У тебя есть кто–нибудь? — спросил я у Ларисы, оставив свои безуспешные попытки.

— Да я псих–одиночка… — соврала она.

Что–то мы хотели вернуть прошлым летом, но каждый — свое. Несколько раз она навестила меня; затем я нанес сокрушительный ответный визит — на Эльмаш.

На месте моего дома, двухэтажного деревянного барака, был пустырь. Торчали какие–то кочки. Некоторые поросли травой. Поблизости выгуливали собаку. Там, где была волейбольная площадка, и шестнадцать молодых семей перекидывали мячик через сетку и смеялись, теперь возвели синий пивной ларек.

У меня защипало в носу. Я притянул Ларису за плечи. Она не сопротивлялась, она все поняла правильно. На светлую печаль ушло минуты две. Потом я встряхнулся, как мокрая собака, и мы пошли к ней. Были уже сумерки. Я остался ночевать. В соседней комнате.

Я влюбился в нее ночью 1 января 1992 года. Она дежурила в больнице. Я провожал ее и падал в сугробы. На скамеечке перед больницей мы целовались.

«Золотыми словами поведай, мимолетностью отлакируй упоение первой победой — новогодний хмельной поцелуй…»

А вечером отпустили цены, резко подорожало пиво — 7 рублей 62 копейки за литр (7, 62 — как автомат Калашникова) против прежних полутора. Исчезли очереди. Я заканчивал университет. И каждый день выпивал от 5 до 9 литров ядреного, густого эльмашевского пивка. Это была пьяная любовь, сладкая и на разрыв. Утром я звонил ей из автомата, звал в гости, затем шел на кольцо Эльмаша и покупал две трехлитровых банки — то есть семь литров, банки наливались до краев.