Растерянно перелистывая книжку, Прохоров с виноватым видом взглянул на Зубова:
— Люди правду говорят, Василий Кириллович, — морща лоб, сказал он, — какой-то я негромкий человек… дюже смирный, без голоса… И не то что боюсь… нет… Мне как-то совестно доказывать людям, что этого, мол, делать нельзя. Ну, раз скажешь, два, а он одно знает — просит: дозволь, дескать, половить маленько… Дозволишь ему черпаком ласкирей половить, а он, глядишь, накидную сеть приспосабливает…
— Вот видите, — перебил Зубов, — этого делать нельзя. Разрешено ловить удочками и сачками — пусть ловят, а так мы живо всю рыбу разбазарим.
Прохоров закивал головой:
— Правда, Василий Кириллыч, истинная правда.
У него дрогнули губы:
— А должности прошу меня не лишать… Куда же мне тогда податься? И здоровье мое плохое, и года уже немалые…
Иван Никанорович не договорил. В комнату, стукнув дверью, вошла Груня.
Должно быть, услышав слова отца, она остановилась у порога, откинула на плечи белый шарфик и сказала укоризненно:
— Что вы все плачете, батя?
Исподлобья взглянув на поднявшегося с табурета Зубова, Груня поздоровалась издали, подошла к отцу и, пряча ласку, тронула его за рукав:
— Вам давно пора уходить из надзора… Ничего у вас не получается… Нет, правда, — повернулась она к Василию, — вы бы освободили отца, ему уже трудно работать на реке.
— Иван Никанорович только что просил о другом, — возразил Зубов.
Девушка сердито пожала плечом:
— Напрасно просил…
«Искренне говорит или притворяется?» — подумал Зубов, наблюдая за Груней.
— Почему же напрасно? Он давно работает, привык.
— Вот именно: привык. И люди к нему привыкли. Свой человек, говорят, значит, можно ловить рыбу сколько хочешь.
Иван Никанорович удивленно поднял брови:
— Кто ж это так говорит?
— Все говорят…
Теребя конец шарфика, Груня прошлась по комнате и стала перекладывать лежавшие на столике книги.
— Мы, собственно, уже закончили разговор с вашим отцом, — сказал Зубов. — Он останется на прежней работе.
Зубову не хотелось уходить, но, взяв шапку, он простился с Иваном Никаноровичем и подошел к Груне:
— До свиданья.
Ресницы девушки дрогнули:
— До свиданья…
И как Груня ни прятала глаза, Зубов сразу понял, что она просит его остаться. Но теперь, когда он уже собрался, а она ничего не сказала, оставаться было неловко, и он быстро попрощался и ушел.
…В то самое время, когда Василий Зубов беседовал с Прохоровым, в домике старого паромщика Авдея Талалаева собрались станичники: дружок Егора Талалаева продавец сельпо Трифон Сазонов и плотник со шлюза глухонемой Тит Чакушин, здоровенный добродушный детина лет сорока.
