"Это моя дочь", — сказала, указывая на меня, мама.
Женщина кивнула и подняла стоявший под вешалкой чемодан. На ней было коричневое пальто и бесформенная шляпка.
"Она далеко живет?" — спросила я, глядя, как женщина, пыхтя, выходит из дому с тяжеленным чемоданом в руке.
"На Марконистраат, — ответила мама, — дом сорок шесть. Запомни этот адрес".
Я запомнила. Но долго тянула, прежде чем отправилась по этому адресу. После освобождения мне сперва было не до отданных на хранение вещей, к тому же я испытывала необъяснимый страх. Страх соприкоснуться с вещами, уже ни с кем не связанными, запихнутыми в ящики и коробки, где они долгие годы тщетно ждали возвращения на прежние места, и уцелевшими только потому, что они — вещи.
Жизнь, однако, постепенно входила в колею. Был хлеб, и он делался все белее; была постель, в которой можно было безбоязненно спать; была комната с видом на окрестности, которые день ото дня становились все привычнее. И в один прекрасный день я почувствовала интерес к судьбе моей собственности, которая, очевидно, до сих пор находится по известному мне адресу. Мне захотелось увидеть эти вещи, прикоснуться к ним, узнать их.
После первого неудачного визита к мефрау Дорлинг я решилась на второй.
На этот раз мне открыла девочка лет четырнадцати. Я спросила, дома ли ее мать.
— Нет, — сказала девочка, — она ушла в магазин.
— Ну что ж, я подожду.
Я прошла за девочкой в переднюю. Рядом с зеркалом висел на стене старинный масляный светильник с восемью рожками, который обычно зажигают в хануку[2]. Мы им никогда не пользовались, потому что обычный канделябр гораздо удобнее.
— Может, присядете? — предложила девочка.
Она отворила дверь, я вошла следом за ней в комнату. И испуганно замерла. Комната была чужая и вместе с тем знакомая. Меня окружали вещи, которые я так хотела увидеть вновь, но здесь, в чужой обстановке, они меня угнетали. Не знаю, что на меня подействовало — безвкусица убранства, дешевая уродливая мебель, а может, спертый воздух, — но я была не в силах глянуть по сторонам. Девочка пододвинула мне стул. Я села и уставилась на шерстяную скатерть. Легонько коснулась ее, пощупала. От прикосновения пальцам стало тепло. Я проследила линию узора. Где-то здесь, с краю, на скатерти должна быть дырочка, которую так и не удосужились заштопать.
— Мама скоро придет, — сказала девочка, — я уже вскипятила для нее чай. Не хотите ли чашечку?
— Спасибо, не откажусь.
Я подняла глаза. Девочка поставила чашки на чайный столик. У нее была широкая спина. Точь-в-точь как у матери. Она налила мне чаю из белого чайника. Там только на крышке была золотая каемочка, вспомнилось мне. Потом она открыла небольшую шкатулку и достала чайные ложки.
