Мои «истязатели» разбежались. Лишь одного, самого, наверное, молоденького, что-то задержало, и я подозвал его:
– Слышь… Подойди. Не бойся… Ничего не будет.
– Ну чё, чё? – он с опаской приблизился.
– Слушай, вот вы мне все зубы вышибли, а я актёр… Что мне теперь делать? – почти задушевно спросил я.
– А чё… Я не хотел! – почти виновато ответил он. В глазах у него было любопытство.
– Ну, а мне-то, что делать?! – я городил какую-то несусветную чушь, а он медленно-медленно пятился, изучая меня и молча оправдываясь. Ко мне бежали на выручку, это не сулило ему ничего хорошего, и он не захотел продолжать беседу.
– Гады вы! – бросил я вслед и принялся «подсчитывать убытки». Синяки не в счёт, у меня был надкушен язык, в двух местах разорваны губы и не было одного – всего одного! – переднего зуба. И уж очень неприятно тянуло то ли в почках, то ли в печени. И ещё я с ног до головы (какой эффектный кадр!) был в крови. Кровь красиво текла по щекам, по шее, на грудь, закапала и пропитала рубашку. Я вздохнул… и красота и гармония моего страдания нарушилась – открытый нерв невероятной болью дал о себе знать. Но по законам жанра, превозмогая сверлящую боль, выплюнув осколки зубов, «окровавленный, но не поверженный», я гордо зашагал навстречу людям.
Наша историческая встреча состоялась в самом центре моста. С двумя факелами (откуда их взяли? когда успели разжечь?!) и фонариком ко мне подбежали Прасковья Ивановна, Света и сосед-инвалид дядя Толя.
Не скрою, два чувства жили во мне в ту минуту: чувство неловкости и чувство ожидания произведенного эффекта. То, что произошло, было для меня неожиданностью и на всю последующую жизнь оставило во мне память о нескольких мгновениях какого-то странного вывороченного материализовавшегося счастья. Я попытаюсь сейчас это объяснить. Но думаю, что безуспешно. Слишком сильны и коротки воспоминания, и слишком бессильны слова.
То, что творилось с Прасковьей Ивановной и Толей я не помню, вылетело. А Света… Она вдруг вскрикнула – как-то страшно, сдавленно, изнутри – упала мне на грудь, сползла в ноги, вцепилась в них и долго не давала себя оторвать. Так и вижу её распластанную, рыдающую, в пыли, у своих ног, и эта картинка будет стоять перед внутренним взором моей памяти, наверное, всю жизнь. И чувствовал я тогда, что происходит что-то первобытное, языческое, что-то, идущее от первооснов нашего бытия. Так, должно быть, провожали на фронт, на каторгу, так встречали искалеченных войною мужей.
