Моя голова, только последняя капля врачебного раствора испарилась с раны, беспомощно запрокинулась, грудь вздымалась в частых вдохах. Оставалось только дивиться, как моя скрывавшая под рукавом кинжал ладонь от такой боли измученно не распахнулась, сплевывая прочь рассекавшую кожу сталь.
Однако все это было лишь началом. Дальше, после нового оценочного взгляда и томного вздоха лекаря, моего плеча коснулось холодное железо вымоченной в протравленном растворе ложки для извлечения стрел, с каждой секундой, медленно и аккуратно, проникавшей все глубже в рану. Я почувствовал, как жесткое черпало, сея на своем пути мимолетные вспышки боли, скользнуло по застрявшему в мышцах наконечнику и сцепилось с ним, поймав кончик в специально сделанное для этого отверстие, потянуло наружу… По сравнению с возникавшими сейчас ощущениями, процесс обеззараживания показался мне легкой пяточной щекоткой. Острейшая сталь болтового оголовья рассекала облепившую снаряд плоть, возвращаясь по проторенной собой же дорожке обратно на волю. И это была невыносимая боль! Прикоснуться к открытой ране — уже мало приятного. Чего говорить о том, какие рождаются чувства, если поворочать в ней, скажем, идеально заточенным ножом.
Готовые крошиться от натуги зубы сжали вставший между челюстями мягкий комок, сквозь который вновь грянул оглушительный утробный крик. Я сейчас изо всех сил старался не делать лишних движений — не хватало только, чтобы хирургический инструмент соскочил, и этот малоприятный процесс извлекания стрелы из туловища затянулся еще на несколько мучительных секунд. Лишь сильнее вжался в стул, словно прибившись к нему гвоздями, и продолжал истошно вопить.
Наконец, влекомая врачебным арканом сталь покинула мое тело. От вмиг возникшего облегчения я практически лег на стуле, из напряженных мускулов в едином порыве выбило весь томившийся пар. Голова упала, проглатывая последние нотки крика и отпуская клубок ниток из бессильно разомкнувшихся челюстей.
Я едва держался в сознании. Виски яростно пульсировали, будто что-то пыталось прорвать череп изнутри, в ушах поселился смутный, глухой шум, а глаза готовы были выпрыгнуть из орбит. В плече одновременно чувствовались и несникающая, ноющая боль, и ворвавшийся в ранение холодный, словно лелеявший разорванную плоть воздух. Впрочем, одно я мог сказать точно — без чуждой иглы в теле существование мне ощущалось гораздо благостнее.
Лекарь, взяв окровавленный болт за древко и прокрутив его перед своим носом, оглядывая грубую сталь наконечника, выдохнул, положил снаряд в возникшую на столе невесть откуда оловянную плошку.
