Тем не менее, смотревший на меня с нескрываемым призрением, грозно, на манер быка, вздувавший ноздри в глубоком дыхании верзила не замечал моего мелкого неудобства, а лишь молча продолжал, с высоты своих шести с половиной футов, буравить взглядом мой профиль. Однако наедине мы пробыли недолго. Оставленная чуть приоткрытой дверь широко распахнулась, впуская внутрь робкий ветерок, а следом и отворившего створку посетителя. Сжимая в заскорузлых руках пухлый саквояж, в камере возник одетый в дряхленький халатец человек, по-хозяйски поставил свою рабочую суму на стол, раскрыл и принялся, расположившись ко мне спиной, копошиться внутри, шепча под нос что-то неразборчивое. Наконец, после нескольких сопровождавшихся нелицеприятными лязгами перебираемых медицинских приборов секунд, лекарь повернулся. В одной руке у него расположилась округлая, обитая кожей фляга, в другой, между пальцами, я усмотрел тугой комок ниток и ложку для извлечения стрел из ран — от одного только вида застывших по краям черпала багровых пятен меня уже бросило в дрожь.
Я даже мельком не взглянул на лицо врача. Все мое внимание забрал на себя этот миниатюрный и безвредный, но в то же время пугавший почище любой описанной в бестиариях твари хирургический инструмент.
— Вам повезло, молодой человек, — хриплым голосом заговорил лекарь, чуть разрывая ткань моего плаща и рубашки на месте ранения, — неглубоко вошла. Однако все одно, сейчас вы почувствуете отнюдь не материнские поглаживания.
Он большим пальцем откупорил флягу, смочил сверток нитей, и, едва касаясь, стал прикладывать его по краям открывшегося увечья. Рана от этих прикосновений начинала слабо покалывать и, по ощущениям, пениться. Пока что терпимо.
— Неровно пришлась, — вновь стал приговаривать себе под нос целитель. — Благо, кость не задета. Изрядно вас покалечить стрелявший явно не желал. Хотя, арбалеты у нашей стражи далеко не первосортные, так что это может быть осечка оружия, нежели давившего на курок перста… А теперь… — Он оторвал комок ниток от раны, вложил обратной стороной мне в рот, вынудив стиснуть в челюстях дурно пахнувшую горькую пряжу. — Вооружитесь терпением.
Врачеватель поднес бутыль к моему разорванному плечу, аккуратно наклонил, позволяя жидкости тонкой стрункой политься на увечье — и тут все мое естество вспыхнуло ужасающей жгучей болью, словно внутри, сжигая ткани, кости и органы, запылала целая тысяча костров. Наружу, сквозь зажатый во рту сверток, прорвался глухой нутрянный вопль, сами собой забились в мучительных судорогах ноги. Струившаяся из горлышка вода обжигала похлеще расплавленного в кузнечном тигеле металла. Благо, эти страдания продолжались лишь пару мгновений. Пару мгновений, за которые я успел примерить на себя шкуру варимого в Омутских котлах грешника.
