что помимо обыденной супружеской жизни существует особая сладостная эротика. Вот тут она напрочь забыла о стыде и непорочности, а Мано Бородка начал задумываться о содеянном. Но невозможно остановить лошадь, которой вожжа под хвост попала! Она изучила тысячу и одну позу из Камасутры, увлеклась коллекционированием порнофильмов, накупила себе нижнего белья, достойного гарема восточного султана. Теперь Элизетт находила супруга слишком стеснительным, слишком забитым, совершенно не думающим об удовольствиях. Мано, сообразив, что уже поздно выходить из игры, уступил жене и принялся изображать из себя эдакого современного раскрепощенного мужчину,
владеющего роскошной женщиной, которой он разрешает попирать барьеры глупых условностей, при этом не обращая внимания ни на сплетни, ни на общепринятые правила. Увы, Элизетт уже не нуждалась ни в руководстве, ни в разрешениях, она катилась по наклонной дороге удовольствий, как колесо, слетевшее с оси телеги. За спиной Бородки она погружалась во всевозможные оргии, вплоть до того дня, когда Мано совершенно неожиданно (он опоздал на самолет) вернулся домой и обнаружил в своей гостиной множество совершенно голых мужчин и женщин, занимавшихся групповым сексом. Он застыл на пороге, а затем сквозь слезы заметил, как его
крошка Элизетт, оседлавшая любовника, жестом приглашает мужа раздеться и присоединиться к веселью. Мано Бородка ударился в религию, а разведенная Элизетт, все такая же сияющая и цветущая, прогуливает по городу свои прелести женщины-вамп. Открытый ею модный бутик процветает, а ее ночи приближают красотку к звездам. Она, как истинная герцогиня, принимает поклонение этого мира и дарит, кому пожелает, блаженство своей черной розы.
Вот в какое время мы жили, Ника и я. Время конца начала. Ни она, ни я об этом не знали. Страна, которая нам досталась, крутилась, как могла, под ударами бича традиций, пытаясь оставить в прошлом поля сахарного тростника, горькие стенания о потерянной Африке; отныне она жила, следуя ритму всего остального мира, пытаясь найти свое место в том безумии, когда слова «мужчина» и «женщина» стали синонимами. Не было больше хозяев, силой берущих чернокожих рабынь. Не было больше мужчин, смеющихся над тем, что пинают женщину. Ни одна женщина больше не согласится воспитывать детей за банку сгущенного молока и терпеть наглую надменность любовницы мужа. А некоторые мужчины научились сквозь пальцы смотреть на супружескую неверность. Полиция принимает многочисленные жалобы и исковые заявления, суды утверждают разводы, и общество потихоньку скатывается к закону существ, которых оно само и породило. Старые истории, рассказывающие о превосходстве цвета кожи, о превосходстве пода, о превосходстве класса, постепенно забываются, стираются из памяти людей, ведущих беспрерывную жесточайшую борьбу за существование. Старое колониальное общество, сочетавшее в себе сладкую жизнь феодалов, жестокость всемогущих господ, страшную участь рабов, почти уничтожено, и вокруг него дуют ветры неизбежной смерти. Женщины приподняли свои вуали, а мужчины лавируют, закутавшись в лохмотья былых привилегий, как несчастные жертвы кораблекрушения на спасательном плоту. Конец правления, конец расы; мужчины моего поколения стали последними потомками династии, зародившейся в колыбели колониализма. Их мир обрушился, они сметены профсоюзами, феминистами (как женщинами, так и мужчинами), советами осторожных мужей, средствами массовой информации, новыми законами.
