— Че, денег жалко?! А, сучий сын! Поверил я тебе, как же! Издалека приперлись, да без башлей?! Ха?! У-у, падла! Я к вам с добром, а вы!.. А ну, плати за проезд, гнида!
Жорик взмахнул руками, пытаясь объяснить, рассказать о Матвее. Но его тряханули так, что клацнули зубы.
— Я тя бить не буду, понял! Сидеть потом за тебя! Руки об тебя марать, косоглазого! Прогуляйся с ветерком, можа, поумнеешь!..
Подгоняемый ветром, сгорбившись, Ваньша пошел к саням, к прядавшей ушами понурой коняге. Сани медленно развернулись. Жорик опомнился. Увязая в снегу, подбежал к безумному вознице: «Ты что? Старуху возьми!» Посвист поземки отлился з свист вожжей, наискось, от глаза ко рту, хлестнули лицо, ослепили.
Очнулся от холода. Левая сторона головы омертвела, к носу, губам налипла саднящая ледяная корка. Он долго не мог найти кепку. Забыл о ней, вспомнив о старухе. Она лежала, все так же раскинув руки, будто хотела обнять вспучившуюся степь. Платок птицей рвался на волю, в небо.
…Вжимаясь в снег, Долгор услышала, как странный гул под ней перерастает в детский плач: «Аа-а-а!..» Сверлящий, пронзительный крик этот просил о помощи. Ее зовут. Туда, где плачет исстрадавшаяся душа ее ребенка, сына. Он здесь, плоть ее и кровь, надо лишь протянуть руку, взять его озябшие пальцы в свои, отогреть его израненную грудь своим дыханием. «Где болит, сынок, где?» Там, в глубине, сыро, холодно, но вдвоем им будет тепло, она обнимет, успокоит его и успокоится навеки сама… «Эжы! Эжы!» — да, она слышит его! «Я здесь, я пришла! Я с тобой, мой мальчик!» — закричала она. От неукротимого ее желания стаял снег у губ, слова любви кипятком пробили наст и разбудили землю. Она вдохнула этот живой дух степи, запах сыновьих волос; исступленно, с неженской силой разорвала плотную корку: «Я сейчас, я сейчас! Потерпи, мой мальчик!..»
— Эжы! Эжы! Встаньте! Надо идти! — поднимал ее за плечи Жорик, запрокидывая голову в небо. Две птицы — сапсанья пара, хозяева степей, стремились встречь ветру, часто-часто взмахивая длинными крыльями… Прощальный луч позолотил их, пегас, удушенный свинцовыми тучами.
— Встаньте! Встаньте! — Жорик упал рядом, не переставая думать, что это сон — кошмарный, нелепый… Да, да, все это уже было: шурган, поземка и мгла. Замерзни в снегах — кто тебя вспомнит! Дурная голова, тебе остается блеять и ждать! Он — паршивая овца, отбившаяся от стада, он барак, глупый, сытый, обреченный на заклание… Он нащупал в кармане кораблик. Вот что мешает идти. Выбросить кораблик. Оставить старуху. Уйти налегке. Сойти на первой же станции. В этом штормящем море кораблик затонет. Он его не успел сработать…
