— Владимир.
— Ты его знаешь, что ли?
— Да это певец Высоцкий. Я уже говорила, слушать надо. И не жмись ты ко мне.
— Я тебя вдохновляю. Давай дальше.
— Приехали они в церковь, поп их окрутил в один момент, только спросил: «Ты всерьез за такого жмурика выходишь?» Она видит, что Владимира нет, шепнула белыми губами, что все равно деваться некуда, и в обморок хлопнулась.
— У тебя ноги холодные, — сказал парень.
— Иди ты со своими ногами. Неинтересно, что ли?
— Давай-давай, Я слушаю.
— Ее в обмороке в машину положили и поехали. Гости за ними — папаша автобус где-то нанял. Но, пока выходили из церкви, пока садились, такси уже далеко уехало. А в такси только она, старичок и шофер. Вдруг стрельба, крики. Она глаза открывает, а Вовка уже старика из машины тащит, тот помертвел даже — так боится. Она тогда старика за шею и к себе, а Вовке говорит: «Я тебя, миленький, ждала, но ты долго собирался. На такси, наверное, экономил? Мне такой жадюга не нужен». Он похлопал глазами и отвалил.
— И все? — спросил парень.
— А тебе мало? Конец первой серии.
— Я это уже читал. Это же «Дубровский» Пушкина.
— Сам ты Пушкин. Мне это одна женщина в электричке рассказывала про актера Высоцкого. А дуреха за стариком еще лет десять маялась, он никак не умирал.
— Чего нам о стариках говорить? — спросил парень, и доски на крыльце заскрипели — наверное, он приступил к делу.
Это было уже неинтересно, мы встали и пошли в полный рост. Грачик зачем-то потянул меня туда, где свет горел. Открываем дверь — ах ты наш дорогой начальничек! Мандарин спит, положив голову на стол. Грачик ему воротник расстегнул — жалко все-таки, если командир задохнется.
— А кто на посту? — спросил Мандарин, открыв свои дурные глаза.
— Нинка с лейтенантом. Тебя записать?
— В другой раз, — сказал Мандарин, — а сейчас дверь закрой, дует.
Порядок в комнате был тот еще... Мы погасили свет и ушли.
Минут через десять, когда мы, почему-то невеселые, укладывались, дверь открылась, и, держась за стенку, вошел Мандарин.
— Ребята, — сказал он, — мне стыдно. Вызовите патруль. Пусть меня арестуют.
— Ну да! — сказал Грач. — Дежурного будить! Он заодно и нам впаяет.
— Ладно, — сказал я, — отдашь мне завтра в обед второе, а Грачу — ужин. И будем в расчете.
— Отдам, — согласился Мандарин. — А вы про меня никому не скажете?
— Не скажем, — заверил Грач. — Только ты нам еще полай для полного удовольствия.
Мандарин с готовностью гавкнул пару раз. Он, может, еще полчаса бы гавкал, но я сказал, что больше не надо. Грач это плохо придумал. Никогда не надо унижать человеческое достоинство — это какой-то большой мыслитель сказал.
