— Думаете ли выручать товарищей?.. Или вы и крылья опустили?
Но по сбежавшимся бровям однополчанина Корнев понял нелепость своих слов и облегченно вздохнул.
— Слушай внимательно! — Старцев снова покосился на окно. — Пришел ты, значит, Гордей, очень кстати. Личность ты в городу неизвестная. — Старцев окинул Гордея Мироныча взглядом. — А нам такие личности, для нашего, значит, дела сейчас вот как требуются…
Женщина продрогла на улице, а они все говорили и говорили. Наконец Корнев вспомнил о высланной хозяйке:
— Анисью-то Матвеевну затомили…
— И то правда. — Старцев поднялся и, сильно прихрамывая на левую ногу, подошел к двери. — Анисьюшка! — позвал он жену из темноты.
Молодая женщина с той же понимающей улыбкой вошла в комнату и, передергивая плечами под легким, тонким платком, сказала:
— Гостеньку в сенях постелить, Федотыч. А то на нового-то человека да наш клоп…
* * *
— Пора!..
Корнев вышел. Даже признаков зари не было. Шумела на перекатах река. Прохладой обдало горячее после сна лицо. Гордей огляделся по сторонам: город и слободка спали. Ступая по-охотничьи бесшумно, спустился в заросший полынью, заваленный костями и обрезками жести овраг. Оврагом прошел до берега реки. Крепостной вал и высокий глинистый обрыв над Гульбою были рядом.
Дорога к месту казни проходила вблизи оврага. Гордей Мироныч вошел в пахучую полынную заросль и лег.
Тишина. Обостренный слух улавливал даже скрип половиц под ногами часового на ближайшей тюремной вышке.
Одновременно с тремя ударами колокола на пожарной каланче тюремный двор наполнился гулом и движением. Железные ворота пронзительно заскрежетали. Подковы лошадей, стук прикладов, топот кованых солдатских сапог вырвался с гулкого тюремного двора и замер, а где-то к глубине корпуса хлопнула тяжелая дверь, звякнула связка ключей.
«Ведут!»
Погожее летнее утро тихо занималось над миром. За рекой, на пойме, мелодично протрубил журавль. И, словно разбуженные крылатым горнистом, взметнулись жаворонки. Звезды гасли, как догорающие свечи в храме. С лугов наносило росным запахом цветущих трав.
В сладкой истоме нежилась, как розовый, ясноглазый ребенок, просыпающаяся земля.
И вдруг из самой глубины тюрьмы по низким сводчатым коридорам вырвался наружу душераздирающий крик.
Тоска, боль и смертный ужас были в этом крике. Земля под Корневым качнулась.
Раздались свистки, крик мгновенно оборвался; по двору забегали люди, зацокали копыта лошадей.
«Ведут!»
Партизан заполз в глубь полыни и плотно прижался к теплой, унавоженной земле.
