По быстро приближающемуся топоту конвоя Гордей Мироныч понял: «Торопятся: город вот-вот начнет просыпаться».
Цепь стражников с саблями наголо. Солдаты «местной команды» в фуражках без козырьков и, как факельщики, в черных мундирах и штанах.
За интервалами цепи «они»: четверо — раздетые до нижнего белья, связанные проволокой рука к руке.
В середине — широкоплечий, возвышавшийся над группой на голову казак станицы Усть-Утесовской Алексей Хайгин. Рядом, по левую руку, с опущенной на грудь белой, лысой на темени головой, красивый, как библейский пророк, еврей Соломой Брахман, часовщик. По правую, тяжело ступая желтыми босыми ногами, низкорослый (в плечо Хайгину), весь квадратный, матрос Евдоким Захарчук в разорванной полосатой тельняшке. На широкой груди его вытравлен портрет Ленина. Глаза на изображении недавно выколоты тюремным следователем, и раны сочились кровью. Коротко остриженная голова Захарчука тоже была вся в шрамах, а разбитое, черное лицо так распухло, что глаз матроса совсем не было видно. Четвертый, крайний слева, рядом с Соломоном Брахманом, портной Никита Фомочкин. Он был в одних кальсонах. Узенькая, птичья грудь его, поросшая светлой шерсткой, вздрагивала от кашля. Желтый, худой до неправдоподобности, хромая на каждом шагу, при сотрясающем все тело кашле, он хватался нескованной рукой за грудь. Казалось, все силы души этого человека были сосредоточены на одном: как бы скорее дойти до того места, куда их гнали.
Большой, грузный вершник с лицом толстым, красным и жирным, как семга, каждый раз, когда портной задерживал движение, наскакивал на него конем и, перегнувшись с седла, бил нагайкой по сухой гармошке ребер. Фомочкин из последних сил бросался вперед. В глубоко запавших черных глазах его залегла глухая, безысходная тоска.
Соломон Брахман, старческие серебряные кудри которого были испачканы запекшейся кровью, шел, низко опустив голову. Замученный ли пытками тюремщиков и страхом перед неотвратимо надвигающимся на него, задумавшийся ли о будущем родины, за которую он шел на казнь, — кто разгадает?!
Поравнявшись с оврагом, Соломон Брахман поднял голову, окинул идущих рядом с ним товарищей взглядом и… ободряюще улыбнулся.
Что старый часовщик именно улыбнулся, пораженный Гордей Мироныч с гордостью рассказывал потом «своим», как свидетельство несокрушимой силы большевистского духа.
Евдоким Захарчук с чугунно-черным, распухшим лицом шел, беспокойно поворачивая голову.
