Позвали обедать.
Вот как питается коммуна в этот тяжелый год: утром едят свои сливки с творогом, мед со своей пасеки, на обед — телятину с картошкой. На ужин подали довольно вкусную рыбу. Это была кета, очень распространенная на Дальнем Востоке. Насчет телятины меня предупредили, что она «своя», от своих коров приплод. А насчет кеты не сказали. Я решил, — покупная. Значит, пчеловод с басом даром тревожился насчет рыбы-фиш: хоть кета, конечно, не щука с перцем, но евреи, повидимому, умеют есть и кету.
На стол все подается в неограниченных количествах, не по аппетиту местечка, а по аппетиту амурских казаков. Мой возница, парень с чубом, показывал катастрофические номера в еде: он точно отъедался за всех своих предков, которые голодали в местечке.
Уписывая вторую миску телятины с картошкой, он только раз обмолвился замечанием:
— Эх! — со вздохом сказал он. — Обида! Капусту подмочило и огурки. А то б сюда кислой капусты миску и огуркй…
Это был прирожденный едок, едок по призванию.
Вечером, в темноте, у скирды, женский голос шептал по-украински:
— Шмулик, серденько!.. Та не ходи до нас у Дежневку, бо воны тоби вси печенки повидбивають…
В коммуне, если не считать стряпухи-казачки, нет женщин.
— Нас так и зовут — еврейский монастырь, — сказал мне один колхозник.
Правда, когда я стал расспрашивать, кто и почему дал им такое прозвание, то святость стала понемногу отваливаться.
— Из Дежневки парни…
— Ну!..
— Ну, из Дежневки украинские парни старожильческие так прозвали…
Прозвание дано на почве антирелигиозной пропаганды за то, что икоровцы ведут себя в отношении дежневских девчат вполне как те монахи, которых описывает журнал «Безбожник».
— Чтоб мы до их девчат не ходили, бо мы ходили до их девчат…
Я делал записи.
Вдруг из соседней комнаты донесся шум. Она вся заполнилась шумом. Захлебывалась гармошка. Кто-то тяжелыми ногами выстукивал под гармонь на известный мотив:
И-эх, сыпь, Семен,
И подсыпай, Семен.
Раздался женский визг:
— И-и-и…
Визг был пронзителен, как зов на помощь. Однако было в нем и что-то, из чего всякому было ясно, что побежать на помощь было бы величайшим свинством.
— Это дежневские девчата пришли, — пояснил колхозник, сидевший со мной. — Теперь они уже до нас ходят.
Женский голос выщелкивал.
И-эх, и чай пила,
Самоварэничала…
Щи варила, перьварила,
Накухарэничала…
И опять визг, и гармонь, и топот тяжелых кованых сапог. Это топали бывшие худосочные мальчики из еврейских местечек, ставшие пастухами на Амуре.
