— (молчание).
— Что-то ты совсем языка лишился. О чем задумался?
И тут Шарль страдальчески взвыл, сжал голову руками и простонал:
— И он тоже... и он... — скорбно причитал он, — вечно про то же... вечно одна сенсуальность... на уме только одно... всегда... постоянно... отвратомерзость... гнилоразложение... Они все думают только об этом...
Габриель благоуспокоительно похлопал его по плечу.
— Похоже, ты не в себе, — сказал он. — Что с тобой стряслось?
— Эта твоя племянница... твоя блядская племянница...
— Эй, поосторожней! — вскричал Габриель, снимая руку с его плеча, дабы воздеть ее к небу. — Это все-таки моя племянница. Так что выбирай выражения, а то я так по твоей бабушке пройдусь.
Шарль в отчаянии махнул рукой, потом вдруг вскочил.
— Вот что, — заявил он, — я отваливаю. Не желаю больше видеть эту девчонку. Прощай.
И он устремился к своей колымаге.
Габриель понесся следом.
— А как мы домой доедем?
— В метро.
— Совсем чокнулся, — пробурчал Габриель, прекратив погоню.
Таксяра укатила.
Габриель, стоя столбом, пребывал в размышлении, а потом изрек нижеследующую речь:
— Небытие иль бытие, вот в чем вопрос[*]. А человек подъемлется, спускается, приходит, и уходит, и исчезает наконец. Его такси везет и мчит метро, но башне этой безразличен он и так же безразличен Пантеону. Париж — всего лишь сон[*], и Габриель — всего лишь сновиденье (но сколь прелестное), Зази — сон сновиденья (иль кошмара), и вся эта история тем более лишь сон во сне иль сновиденье в сновиденье, а может, даже бред, что на машинке настукивает идиот писатель (извиняюсь). А там, чуть далее, совсем недалеко — на площади Республики могилы (и сколько их!) тех парижан, что были, по лестницам то вверх, то вниз ходили, по улицам сновали[*], а потом исчезли наконец. Их акушерские щипцы в мир привели, их катафалк увез, а башня все ржавеет, ветшает Пантеон куда быстрей, чем кости истлевают мертвецов в заботами пропитанной земле сего немыслимого града. Но я — я жив, и это все, что знаю я, зане о таксимене, что упорхнул в своей раздолбанной машине, и о племяннице, которая сейчас подвешена в прослойке атмосферы на высоте трехсот примерно метров, о кроткой Марселине, что осталась хранить семейный наш очаг, не знаю ничего я, и незнанье могу я лишь вложить в размер александрин: они — как мертвые, коль я совсем один. Однако что я зрю над кумполами сих бесшляпных граждан, которые кольцом меня обстали?
Габриеля действительно окружали туристы, принявшие его за второго гида. Они смотрели в ту сторону, куда был направлен его взор.
