Плакат с объявлением мобилизации, словно пламя, пожрал целый ворох мелких невзгод. Он понимал Хелену, которую тоже освободила война. Она же и привела к нему эту девушку. Леамо почувствовал, что буквально сходит с ума от желания.
Он покинул морской берег и вот уже в центре города. Тут из подъезда вынырнула шлюха. Над головой она держала раскрытый зонтик.
— Пойдем, милок, — предложила она Леамо.
Леамо взглянул на нее:
— Зачем?
— Всего сто су, только для тебя, недорого.
Леамо пожал плечами:
— Клянчит сотню, а не может даже объяснить зачем.
И отправился восвояси. А девка орала ему вслед:
— Сволочь! Хам! Невежа!
Он же просто сатанел от желания. Хелена.
Хелена. Хелена.
Хелена.
Когда Леамо вошел в лавочку мадам Дютертр, она как раз лечила насморк посредством неизвестных сил природы, то есть сморкалась в платок, обильно смоченный медным купоросом. Объяснив сущность подобной операции, она тут же попросила его помалкивать, так как опасалась насмешек профанов. Он слушал ее с раздражением. Наконец дама иссякла, и Леамо принялся листать старые книжки.
Потом он вновь перешел к новостям дня:
— Читали, что мы бомбили Афины? Надеюсь, от Парфенона камня на камне не осталось.
И усмехнулся:
— Мы ведь защитники цивилизации.
Он замолчал, уставившись в одну точку.
— Вы сегодня какой-то странный, месье Леамо, — заметила мадам Дютертр. — Небось, влюбились?
— Кто? Я? Какая глупость!
Мадам чуть со стула не свалилась от подобного оскорбления.
— Ах извините, — взмолился Леамо, — тысяча извинений, мадам Дютертр. — Я хотел сказать, что ваше предположение неосновательно.
— А что же вы так взвились? Кто она? Блондинка? Брюнетка? Девушка? Замужняя?
— Да если и так, вам-то что? Хотите предложить приворотного зелья?
— Зачем вам зелье? Она что, вас не любит?
— Не надо шутить, мадам Дютертр, это очень серьезно.
Леамо вытащил из кармана часы и принялся разглядывать, словно редкую раковину, драгоценную перловицу.
— Лучше пойду пройдусь. Прощайте, мадам Дютертр. Кстати, месье Фредрик как всегда читает?
— Нет, нет, он приходит по вечерам, после работы. Всегда о вас спрашивает.
— Да я его и в глаза не видел! Он-то что, в меня влюбился?
— Ай-ай-ай, месье Леамо, вы и шутник! — отозвалась мадам Дютертр.
Трамвай отвез Леамо в рабочие кварталы, где сновали машины и рабы. Он оказался в душном, липком пространстве, изнемогающем от безысходности и пороков. Леамо просто упивался своим презрением и ужасом. Он пестовал в себе омерзение к портовому и фабричному плебсу, к этим пьянчугам, грубиянам, бунтарям и грязным свиньям. Городские трущобы были для него прообразом ада (если допустить, что тот существует).
