Так замыкается круг, прекращается — на время — цепная реакция несчастий, начатая когда-то браком по расчету. Конечно, было бы упрощением утверждать, что пчелу погубил «золотой» дождь, ведь повесть Оливейры не исчерпывается горькой притчей о человеческой алчности. Задача, которую поставил перед собой писатель, намного шире. «Пчела под дождем» побуждает нас к анализу, к размышлениям, которые выходят далеко за пределы семейных неурядиц Силвестре и его преступления. История, рассказанная Карлосом де Оливейрой, приобретает обобщающий смысл. Бессилие человека перед «дождем» жизни не заложено в нем от природы и не является следствием трагического заблуждения какого-нибудь старого Силвестре из Монтоуро, а порождается вполне объективными причинами. «Все на свете можно купить» — закон, на котором держится определенный правопорядок. И те, кто решится противостоять этой истине, неизбежно вступят в конфликт с его устоями. И тогда, — здесь повторяется смысловой итог повести Мануэла да Фонсеки, — если человек выступает в одиночку — он неизбежно погибает, как пчела под дождем.
Пятнадцать лет отделяют повесть Жозе Кардозо Пиреса «Дофин», вышедшую в свет в 1968 году, от времени публикации «Пчелы под дождем». Целых пятнадцать лет — а кажется, что стрелки часов в гостиной дома над лагуной, принадлежавшему Инженеру, главному герою повести Пиреса, еле сдвинулись с той отметки, где застыли они в мрачном особняке Силвестре. Изменились моды, коляска уступила место мощному «ягуару», в старинном доме теперь есть телевизор, а в винном погребе — виски, но так же, как и Мария дос Празерес, в повести К. де Оливейры мечется по дому и плачет по ночам еще одна португальская мадам Бовари — жена Инженера, Мария дас Мерсес. Та же провинция, то же уединение, скука без перспектив, без надежд, богатство, которое не на что тратить, груз фамильной чести и хороших манер, а главное — то же, что и в «Пчеле под дождем», — разъедающее душу одиночество… Но отчаяние ревниво скрывается, хоронится в глубине души или прикрывается то кутежами, то высокомерной бравадой, то умолчанием — и проскальзывает в неловком жесте, в скептической усмешке Инженера, в порыве пьяной откровенности.
Жозе Кардозо Пирес — мастер подтекста, намека, «говорящих» деталей — «передает» свою наблюдательность рассказчику — Писателю, фигуре, организующей повествование, восстанавливающей логику событий. Приехав поохотиться в угодья, издавна принадлежащие роду Палма Браво, предкам Инженера, Писатель уже не застает ни самого Томаса Мануэла, ни его жену, и, узнав о происшедшей в его отсутствие драме, на свой страх и риск пытается воссоздать случившееся. Догадки, сплетни, странички из прошлогоднего дневника Писателя, воспоминания и домыслы — вот «материальная» основа повести. Но с первых же страниц ясно, что факты, по крупицам воссозданные в сознании рассказчика, не укладываются в привычные графы «причины» и «следствия», не умещаются в прокрустово ложе здравой логики, ни на шаг не приближают к разгадке детективной линии. Кардозо Пирес держит читателя в напряжении, «зачаровывает» своим словом и… оставляет без всякого объяснения. Несколько версий Писателя о несчастье, разыгравшемся в доме над лагуной, равноправны и, следовательно, так и остаются на уровне предположения. Кардозо Пирес допускает закономерность любого варианта драмы «внешней», концентрируя свое внимание не на мотивах гибели (или самоубийства) Марии дас Мерсес и Домингоса, а на душевной драме обитателей дома над лагуной, сделавшей эти смерти неизбежными.
