«Почему, — вдруг спросил себя Роман, — с тех пор как я себя помню, там всегда стоит рисовый стог? Между кладбищем и первой хижиной. И теперь… и в детстве… когда мы с Басилио были еще детьми».
Стог все рос и рос перед его глазами. Не было никакой разницы между этим стогом и стогом их детства. Это был тот же самый стог. Такой же большой, как стог, хранивший в себе веселые голоса Романа и Басилио, когда одной лунной ночью они впервые говорили о женщинах. Они провели перед этим целый день, пася буйволов и подглядывая за девушкой, купавшейся в реке, а вечером встретились у стога, и их звонкий смех поднимался оттуда по серебристым лучам луны.
Роман остановился на миг, пытаясь изгнать из своего слуха усилившееся поскрипывание бамбука, вновь возвращавшее к нему ту ночь и звонкий смех Басилио. Но несмотря на все эти старания, с прежней силой и чистотой возвращался к нему голос Басилио, смех Басилио, веселые крики, в которых звучала беззаветная вера в жизнь. Почти бегом Роман удалялся теперь от стога к хижинам. Он слышал шаги, переходящие в бег, у себя за спиной — свои собственные шаги по сухим листьям.
Еще до того как Роман увидел хижину, служившую кровом дорогим ему людям, у него уже созрело решение: они уедут отсюда. Он и женщина, отданная ему перед алтарем на холме, и трое детей, которых принесла ему любовь этой женщины. Он увезет их четверых от всего — от воспоминаний о стоге и висящем теле, освещенном луной.
80 000 песо унесут их далеко.
Теперь уже было рукой подать до хижины его родителей. Школа осталась позади, школа, где учатся читать и писать двое его детей — и двое детей Басилио. Он старался не думать об этом, но не мог. Значит, в тех комнатах… также и дети Басилио? Потому что они с Басилио почти одновременно стали юношами и почти одновременно остепенились.
«Роман! Роман! — радостно и гордо звучит голос Басилио. — У меня мальчик! Мальчик! Как и у тебя!»
Совсем близко один от другого, в той же самой комнате, они оба учатся читать и писать. Как… как они с Басилио в свое время.
Вон на ту лестницу позади школы он и Басилио взбегали в два прыжка. Сколько раз они доводили до сердечных приступов старую школьную уборщицу, гонявшую их с этой лестницы, сколько раз они сердили ее, прячась на дереве во дворе, куда, они знали, старухе до них было не добраться…
Шаги Романа все ускорялись. Слишком многое вокруг напоминало ему о Басилио. А этого не должно быть. За ночи размышлений на вершине горы он убедил себя в том, что не должен оглядываться назад. С того момента, как он привел в исполнение свой замысел, не оставалось больше места для оглядок на прошлое.
