Считается, будто маленькие дети спят крепко, но даже тогда, сколь мал я ни был, я все же просыпался иногда среди ночи и лежал без единого звука, глядя в окно возле кровати на звезды, подобные искрящимся серебром рыбам в сетях грушевого дерева. То, что происходило между Сердиком и Моравик, значило для меня не больше, чем то, что он помогал охранять мои ночи, как она мои дни.
Моя одежда хранилась в деревянном сундучке у стены. Он был очень старый, со стенками, разрисованными изображениями богов и богинь и, по-моему, некогда его привезли из самого Рима. Краска со временем загрязнилась, стерлась и местами отстала, но по-прежнему на крышке можно было разобрать призрачную сцену, происходившую в месте, напоминающем пещеру, там был бык, и человек с ножом, и кто-то, державший сноп пшеницы, а выше, в углу, какая-то фигура, почти полностью стершаяся, с чем-то вроде солнечных лучей вокруг головы и посохом в руке. Сундучок был обшит кедром, и Моравик, сама стиравшая мою одежду, складывала ее затем в сундучок, перекладывая ароматными травами из сада.
Теперь же она откинула крышку так грубо, что та ударилась о стену, и выволокла лучшую из двух моих хороших туник, зеленую с алой каймой. Она крикнула, чтобы принесли воды, и одна из девушек бегом принесла воду и была отругана за то, что наплескала на пол.
Толстый слуга, задыхаясь, снова явился поторопить нас и тоже был за свое усердие руган, но уже очень скоро меня опять подгоняли тычками вдоль колоннады и, через большой сводчатый дверной проем, в основную часть дома.
Зал, где король принимал приезжих, был длинной высокой комнатой с полом из черно-белого камня, образующего мозаичное изображение бога с леопардом. Оно было сильно поцарапано и разбито при перетаскивании тяжелой мебели и от постоянного хождения в обуви. Одна часть комнаты открывалась в сторону колоннады и здесь, прямо на полу, в ограждении из свободно лежащих камней зимой разводили огонь. Пол и колонны поблизости потемнели от дыма. В дальнем конце комнаты находилось возвышение с большим креслом моего деда и еще одним, поменьше, для королевы.
Там он и сидел сейчас, справа от него стоял Камлах, а слева сидела жена его Ольвена. Она была его третьей женой и годами моложе моей матери, мрачная, темноволосая, молчаливая, довольно глупая девушка с кожей цвета свежего молока и косами до колен; она пела как птичка и хорошо вышивала, но этим ее таланты исчерпывались. Моя мать, я думаю, ее одновременно и любила, и презирала. Во всяком случае, против всех ожиданий они весьма терпимо относились друг к другу, и я слышал, как Моравик говорила, что жизнь моей матери стала намного проще с тех пор, как год назад умерла вторая жена короля, Гвиннет, и меньше, чем через месяц, ее место в кровати короля заняла Ольвена. Даже если бы Ольвена шлепала меня и насмехалась надо мной, как Гвиннет, мне она все равно нравилась бы за ее музыку, но она всегда была добра ко мне на свой рассеянный, безмятежный лад, а когда короля не было поблизости, учила меня нотам и даже разрешала мне пользоваться ее арфой, пока я не научился кое-как играть на этом инструменте. Я хорошо чувствую арфу, говорила она, но мы оба знали, что скажет король о таком глупом капризе, поэтому доброту ее хранили в секрете даже от моей матери.
