Пулеметчик потрогал гранату. Ох, как нагрелась она у него на животе! Прямо горячая!
Грязь чавкает позади пулеметчика. Позади наши, но немец тоже может прийти с тыла.
Вовремя Егор Мурашов освободил уши. Он напряженно вглядывается в темноту.
И наконец успокаивается. По приметам, только ему понятным, он различает в кромешной тьме политрука. Политрук молча подползает к нему.
- Ну как дела, Мурашов? - шепотом спрашивает политрук.
- Ничего, - шепотом же отвечает Мурашов.
Политрук ложится около него на примятые еловые ветки, и оба молчат. И оба молча вглядываются в темноту.
Пулеметчик хотел бы поговорить сейчас с политруком, рассказать ему про брата, и про племянника, и про Сибирь.
Но говорить нельзя. Ничем нельзя выдавать своего присутствия в этом месте.
Можно только лежать, молчать и думать. И пулеметчик снова думает о своих семейных делах. И так проходят минуты и часы. И проходит ночь.
А перед рассветом впереди вдруг зачавкала и зашевелилась грязь. Пулеметчик чуть приподнялся, весь настороженный, напряженный, будто готовясь к прыжку.
- Фрицы! Фрицы, товарищ политрук! - прошептал он.
- Вижу, - чуть слышно ответил политрук и тоже насторожился. В темноте уже можно было различить три или четыре фигуры. Одна из них прижалась к земле, другие, переваливаясь на ходу, продвигались вперед.
Вот одна фигура приподняла голову, вглядывается, вслушивается и опять ползет. Она уже близко.
Можно, пожалуй, открывать огонь из пулемета.
Но Егор Мурашов медлит. Политрук тихонько толкает его в плечо. Мурашов, должно быть, не слышит.
Политрук снова толкает его. Первая фигура подползает совсем близко. Между нею и пулеметчиком метров, наверное, двадцать, не больше.
- Ну, стреляй же, Мурашов! - Политрук в третий раз толкает его в плечо.
Мурашов наконец поворачивает голову к политруку. И они понимают друг друга без слов.
Мурашову хочется взять немцев живьем. Он без слов просит политрука подвинуться к пулемету. А он, Мурашов, попробует подойти к немцам с тыла. И, зажав в руке гранату, он сию же минуту по-кошачьи неслышно, пользуясь прикрытием из кустов, уползает в сторону.
А еще через минуту политрук слышит его голос впереди, в темноте.
- Сдавайтесь, гады, - негромко говорит пулеметчик и добавляет чуть громче еще два-три слова, которые ни по радио не передают, ни в печати не публикуют.
В темноте молчание. Потом политрук видит, как одна фигура по-медвежьи тяжело выпрямляется, встает на колени.
