Он молча передвинул скамью от стола к задней стене. Оксман сел и лиловыми пальцами погладил себя по острым коленям.
— Никто не видел, как вы сюда шли? — угрюмо спросил Юдл.
— Боишься? — Оксман горько усмехнулся. — Никто, Юдка. Никто не видел, как Яков Оксман шел к тебе… Эх-эх-эх! Был Оксман старостой в Бурьяновке, а теперь он в Бурьяновке волком стал. Всех кормил, все жрали его хлеб, а теперь Оксман сорная трава в поле… — Его тощая седая бороденка жалко затряслась. — Хонця, Хонця пьет мою кровь! Все они разбойники… — Он устало покачал головой, — Никто, Юдка, никто не видал… Только, Юдка, оба мы построились на льду, а лед уже трещит… Сам знаешь, что тут говорить, что говорить…
Юдл его не слушал. Он с беспокойством поглядывал на Иоську.
Иоська лежал животом на столе и жидкой зеленой краской выводил буквы на длинной мятой бумажной полосе. Конец бумаги, весь в зеленых потеках, свисал чуть не до пола.
«Только коллективным трудом бедняки и середняки победят нужду и…»
Юдл бережно поднял бумагу.
— Гляди, все измарал! Сел бы как человек…
С Санжаровских холмов неожиданно налетел ветер, хлестнул пылью по окнам.
— Ветер… Опять ветер… — Оксман застегнул потертый пиджак, подошел к окошку. — Не иначе, кара господня. Гневается всевышний, — качал он головой. — Слышишь? А ты его пускаешь к ним! — показал он на Иоську.
Юдл бросил взгляд на бурку, и ему снова почудилось, что огни в красном уголке загорелись ярче.
— Завесь получше окна! — крикнул он Добе. — Разлеглась как корова! Возьми мешок или одеялом завесь…
— Слыхал? — Оксман поманил его к себе. — Там у них сейчас это… как его, партийное… Что делать? Что я один могу? Да и стар я стал, Юдл, а надо сейчас, сейчас… Ну и ветер!.. А они все сидят. — Он махнул рукой в сторону красного уголка.
Юдл подмигнул Оксману. Они вышли в темную боковушку возле сеней — там тоже сильно пахло кислым тестом.
— Юдка, что делать с ветряком, скажи? Прямо ума не приложу…
— Плохо, реб Янкл, погано! Плакал ваш ветряк.
— Так как же?
— А так. Просто-напросто: стоп — и готово. Жилы на шее у Оксмана вздулись и еще больше посинели.
— Стоп, говоришь?… Отцовская мельница… И он тоже, значит, ставил дом на льду, и его добро тоже в яму? Все перевернулось, все прахом идет… Ты думаешь, это надолго?
За стеной выл ветер, налетал, бился об окна так, что стекла дребезжали.
— Нет, это ненадолго, — пробормотал Оксман. — Чем чернее туча, тем скорее проходит…
Но про себя он думал по-другому.
