Я побежал на место питчера. Гвинни швырнула одну биту наземь, и мертвой хваткой сжала вторую.
Мне вдруг показалось, что она вообще меня не видит.
Когда я пробегал мимо нее, она отвела биту назад — и со всей своей силой нанесла удар.
Я успел увидеть движение биты. Но времени пригнуться или отскочить у меня не было.
ТРАХ! Бита обрушилась мне на голову.
Сперва я ни черта не почувствовал.
Земля будто подскочила.
Но я все еще не чувствовал ничего.
А потом боль расколола голову.
Раскалывается… раскалывается… раскалывается.
Все разлетелось в ярко — красной вспышке.
Такой яркой, что хотелось закрыть глаза.
Я услышал собственный крик — пронзительный, точно лошадиное ржание. Душераздирающий вопль, таких я в жизни не слышал.
А потом земля взметнулась вверх, чтобы меня поглотить.
Проснувшись, я уставился в потолок.
Голубой потолочный светильник — голубой, как ясное небо — расплылся перед моими глазами, потом стал четким, опять расплылся и вновь стал четким.
В поле зрения возникло мамино лицо.
Я моргнул раз, другой. И понял, что лежу дома.
Мамины глаза были мокрые и покрасневшие. Она туго стянула волосы на затылке, но несколько прядей все равно выбились из прически и падали на лоб.
— Марко? — Ее подбородок задрожал.
Я застонал. Голова болела. Все болело.
Я это сделал, подумал я. Переломал — таки себе все косточки.
— Марко? — повторила мама шепотом. — Ты проснулся, дорогой мой?
А? — Я снова застонал.
Кто — то сидел у меня на голове. Давил со страшной тяжестью.
Тайлер? Почему собака сидит у меня на голове?
Запястья заболели, когда я медленно поднял руки к голове.
И нащупал повязку. Тяжелую повязку.
Я опустил руки. Комната завертелась. Я вцепился в диванную подушку, стараясь удержать драгоценную жизнь.
Я пялился вверх, на голубой потолочный светильник, до тех пор, пока он не вернулся в фокус. Гостиная. Я лежу на мягком диванчике в гостиной.
Снова в поле зрения возникла мама. Ее подбородок все еще дрожал. Она натянула мне одеяло до самого горла.
— Марко? Ты очнулся? Как ты себя чувствуешь?
— Чудесно, — пробормотал я.
От разговора и горло болело.
Она посмотрела на меня сверху вниз.
— Ты можешь меня видеть, дорогой? Это я. Твоя мама.
— Ага. Я могу видеть, — прошептал я.
Она промокнула один глаз салфеткой. Затем еще какое — то время разглядывала меня.
— Я прекрасно вижу, — сказал я.
Она потрепала меня по груди через одеяло.
— Вот и хорошо, дорогой.
В ответ я застонал.
Умоляю, не говори, что, мол, я тебя предупреждала!
