Я потащился в моя угол. Все тело ныло. Я почувствовал прохладную руку, стирающую кровь, струившуюся с моего лба. Это была француженка. Она участливо улыбнулась мне и сунула в руку кусочек хлеба. Она взглянула мне в глаза. Я чувствовал, что она хочет что-то мне сказать, но боится. Девушка замерла так на долгие секунды, потом ее лицо прояснилось, и она сказала мне на отличном немецком языке: «Прикуси губы, братишка… Не плачь. Прибереги гнев и ярость для другого дня. Этот день настанет, но не сейчас… Подожди. Стисни зубы и молчи…»
Много лет спустя я читал газету в парижском метро. Напротив меня сидела очень красивая женщина, брюнетка с задумчивыми глазами. Я уже где-то видел эти глаза раньше. Это была она. «Вы не узнаете меня?» — «Я вас не знаю». — «Вы же были в 1944 году в Германии, в Буне, правда?» — «Да…» — «Вам приходилось работать в электроцехе…» — «Да…» — ответила она, несколько взволнованно. Затем, после недолгого молчания: «Подождите минуту… Я сейчас вспомню…»
«Идек, капо… маленький еврейский мальчик… ваши ласковые слова…»
Мы вместе вышли из метро и уселись на террасе кафе. Весь вечер мы провели в воспоминаниях.
Расставаясь с ней, я спросил: «Можно задать вам вопрос?» — «Я знаю, что это за вопрос, давайте! Хотите знать, еврейка ли я…? Да, я еврейка, из религиозной семьи. Во время оккупации я раздобыла поддельные документы и зарегистрировалась как арийка. Вот как я попала в группу для принудительных работ, а когда меня депортировали в Германию, я избежала концлагеря. В цехе никто не знал, что я говорю по-немецки, это могло вызвать подозрения. Сказать те несколько слов было рискованно: но я знала, что ты не выдашь».
В другой раз мы грузили дизельные моторы в поезда под надзором немецких солдат. Нервы Идека были на пределе. Он сдерживался с огромным трудом. Внезапно его ярость прорвалась наружу. Жертвой стал мой отец.
«Ах, ты ленивый старый черт! — заорал Идек. — Это ты называешь работой?»
И он начал бить его железным ломом. Сначала отец скорчился под ударами, потом согнулся вдвое, как сухое дерево, пораженное молнией, и рухнул.
Я не шевельнулся, наблюдая эту сцену, я сохранял спокойствие. В самом деле, я думал, как бы держаться подальше, чтобы и мне не попало. Более того, остатки моего гнева в этот момент были направлены не против капо, а на моего отца. Я злился на него за то, что он не сумел избежать бешенства Идека. Таким сделала меня жизнь в концентрационном лагере.
