Однажды, едва мы вернулись из цеха, меня вызвали к писарю блока.
«А-7713?» — «Я». — «После еды — к дантисту». — «Но у меня же не болят зубы!» — «После еды. Не вздумай увиливать».
Я пошел в больничный блок. Человек двадцать заключенных ожидало в очереди у входа. Узнать, зачем нас собрали, не составляло труда — для удаления золотых зубов.
Лицо дантиста, чехословацкого еврея, напоминало маску смерти. Когда он открывал рот, обнажался жуткий ряд желтых, гниющих зубов. Я уселся в кресло и робко спросил: «Простите, а что вы собираетесь делать?»
«Просто снять твою золотую коронку», — ответил он безразлично.
Я решил притвориться больным.
«Доктор, а вы не могли бы подождать несколько дней? Я себя не очень хорошо чувствую, у меня температура…»
Он поморщился, задумался на секунду и попробовал мой пульс.
«Ладно, сынок. Когда почувствуешь себя лучше, приходи ко мне. Но не дожидайся, пока я пошлю за тобой!»
Я отправился к нему через неделю с той же отговоркой: мне все еще нехорошо. Похоже, он ничуть не удивился, хотя я не знаю, поверил ли он мне. Должно быть, ему было приятно, что я пришел сам, как обещал. Он дал мне новую отсрочку.
Через несколько дней после этого посещения зубной кабинет закрыли, а дантиста бросили в камеру. Его собирались повесить. Его обвинили в том, что он сам торговал золотыми зубами, изъятыми у заключенных. Я не чувствовал жалости к нему. Я даже обрадовался, что так получилось — мне удалось спасти мою золотую коронку. Может, она мне еще когда-нибудь пригодится, я что-нибудь куплю за нее — хлеб или жизнь. Я теперь мало чем интересовался, кроме своей ежедневной тарелки супа и своей корки черствого хлеба. Хлеб, суп — в этом заключалась моя жизнь. Я был телом, возможно, даже менее того — просто голодным желудком. Только желудок определял течение времени.
В цехе я работал рядом с молоденькой француженкой. Мы не разговаривали, поскольку она не знала немецкого, а я не понимал по-французски.
Она походила на еврейку, хотя числилась арийкой. Ее депортировали для принудительных работ.
Однажды, когда Идека схватил очередной приступ бешенства, я попался ему под руку. Он набросился на меня как дикий зверь, колотя меня в грудь и по голове, швыряя меня на землю и снова подымая. Его удары становились все более жестокими, пока я не залился кровью. Я закусил губу, чтобы не кричать от боли, а он, должно быть, принимая мое молчание за сопротивление, избивал меня еще яростнее.
Внезапно он успокоился. Будто ничего не случилось, он отослал меня на рабочее место. Казалось, что мы с ним сыграли в какую-то игру, в которой у каждого из нас была своя роль.
