Помню в тот вечер, когда я подъезжал к Женскому Замку, его острые башни упирались в небо, словно копья и небо будто кровоточило. Внутренние покои освещало такое количество свечей, что от них делалось жарко.
Моя жена ждала меня.
— Я знала, что ты придёшь. Ты, Темный Король, сеешь лишь зло, приносишь людям горе и не можешь оставить ни клочка земли, на котором можно быть счастливым. Ты мне ненавистен. Думаешь, ты пришёл убить? Нет! Ты пришёл освободить меня. Я давно не боюсь смерти. Ты раз за разом уничтожал всё, что было мне дорого. Я любила твоего брата — ты убил своего брата. Я любила моего бедного герцога — ты убил и его. Будь ты проклят!
— Вы даже не раскаиваетесь, сударыня, в своей неверности?
— Неверности?! О нет! В отношениях с вами я была верна и постоянна. Я не стыжусь себя, напротив, полна гордости, что нашла в себе силы противостоять вам. Если бы мой план удался, вы не могли бы вершить новых преступлений. Вы знаете, Сиобрян, ваши поданные не просто не любят вас — они вас ненавидят. Пусть тот, кому когда-нибудь ты будешь доверять, тот, кому ты отдашь своё вероломное сердце, отомстит за всех нас — твоего отца, брата, казнённого отца моего ребёнка, за меня и за того, кому ты, чудовище, не позволишь родиться на свет. Я умираю без страха, потому что знаю, что рано или поздно Двуликие покарают тебя за твои преступления.
Если бы я мог, я бы хотел её помиловать, но Синьиэра не успокоилась бы, пока не добилась гражданской войны в моей стране. Да и рождение бастарда, который по праву рождения мог претендовать на трон моих предков, устраивать меня не могло. Я не стал устраивать казнь, ни к чему мне был публичный скандал. Я просто пережал ей горло потоком Дара, и она забилась в чёрном тумане, как пойманная в силок белая птица.
Синьиэра лежала передо мной, навеки юная, белокурая, с широко распахнутыми, глазами, устремлёнными вдаль, туда, за серые, почерневшие от чада и времени, балки. Я ничего уже не мог изменить.
— Я не любил её, — с тоской проговорил Дик*Кар*Стал в ночь. — Не любил, но после её смерти тосковал по ней до смертной боли. Тогда я поклялся себе, что с любовью для меня навсегда покончено.
Я не успела ничего ответить. Раздавшиеся в коридоре за дверью ругательства и торопливая беготня помешали мне.
Время близилось к рассвету и в этом крыле должна была соблюдаться тишина — как никак, короли почивают. Крики вряд ли могли быть хорошим знаком?
Шум за дверью усиливался:
