— Все понял, — ответил Марк.
— Ну, давай. На работу завтра к семи. Начинаем-то по правилу с восьми, но…
— Я все понял, — повторил Марк.
3
Он шел вдоль берега и как бы впитывал в себя все звуки, рождающиеся на кораблях и реке. Ему вдруг захотелось сейчас же, вот в эту минуту, окунуться в беспокойную жизнь докеров, слиться со всеми этими звуками, к которым он привык почти с детства и без которых не мог существовать. Гудки катеров, сигналы автокаров, выкрики людей и шум реки — все это казалось знакомой песней, близкой и понятной. Вчерашние тревоги отступили как-то сами по себе, поутихла душевная боль. «Все будет хорошо, все будет хорошо», — думал Марк.
…В кабинете начальника цеха сидели двое: один — в расстегнутом кожаном реглане, уже стареньком, изрядно потертом, другой — в сером комбинезоне, тщательно отглаженном и застегнутом на все пуговицы. Из-под воротника комбинезона виднелся узел галстука.
Оба сидели на диване рядом, и Марк, прикрыв за собой дверь, остановился в нерешительности. Тот, что был в комбинезоне, спросил:
— Вы к кому, молодой человек?
— К начальнику цеха, — ответил Марк.
— Я начальник цеха… По какому делу?
Марк подал записку от Беседина. Начальник скользнул по ней взглядом и сразу протянул человеку в реглане:
— Смотри, Петр Константинович, Беседин не только мастер высшего класса, он еще и прекрасный организатор. — Начальник рассмеялся. — Мы тут ломаем с тобой головы, где раздобыть хоть одного сварщика, а Беседин…
Марк заметил, что Петр Константинович взял записку левой рукой и, прежде чем поднести ее к глазам, легонько прижал к груди и распрямил. Правая его рука лежала на коленях. Красивые, чуть бледные пальцы были неестественно согнуты.
«Протез, — подумал Марк. — Это, значит, парторг».
Перехватив взгляд Марка, Петр Константинович сказал без улыбки:
— Чужая.
И только после этого прочитал записку бригадира.
— Давно работаете сварщиком? — спросил начальник.
— Давно, — ответил Марк.
— О-о! — начальник взглянул на парторга, весело подмигнул ему и указал Марку на стул. — Садитесь, молодой человек, садитесь. И знаете что, расскажите-ка о себе немножко… Откуда вы, где трудились, как попали к нам на Север… Послушаем, Петр Константинович?
Марк сел и опять, как-то совсем невольно, посмотрел на неживую руку парторга. Потом перевел взгляд на его лицо. Петру Константиновичу было, наверно, лет сорок. Смуглый, с густой черной шевелюрой, с высоким лбом и тяжеловатым подбородком — лицо его можно было бы назвать красивым и мужественным, если бы не глаза. После контузии в сорок четвертом они у него долго слезились, потом это прошло, но глаза всегда оставались чуть влажными. В них затаилась какая-то душевная боль. От этого и лицо казалось постоянно грустным. Человек, впервые встретившийся с Петром Константиновичем, невольно начинал ему сочувствовать. Петра Константиновича Смайдова это раздражало, но он умел свои чувства носить в себе. Это было отпечатком бывшей профессии летчика: на земле часто не хватало времени излить перед близкими людьми душу и приходилось разговаривать с самим собой, когда и земля, и люди оставались далеко.
