Вместе с географией поднималась история, она стояла перед нами в образе крупного белобородого старика, сутулая, опираясь на тяжелую палку. Иван Игнатьевич рассказывал о своих кругосветных путешествиях, о заморских экспедициях, о своей почти вековой жизни, — он сам был живой историей, три года назад эвакуированный к нам из Киева — древнего корня русской государственности.
Ходил Иван Игнатьевич в серой толстовке, на которой были нацеплены значки, медали и какие-то жетоны. Когда урок заканчивался, мы провожали его до учительской, тыкали пальцами в его регалии и наперебой спрашивали, что это такое.
— Медальон, — терпеливо отвечал Иван Игнатьевич, отступая, перед нами. — Преподнесен мне после успешного завершения первой экспедиции в тысяча восемьсот девяносто восьмом году…
Очень он был старый.
А военное дело вел гвардии лейтенант Мрий, двадцатитрехлетний седой парень. В совхозе у нас говорили, что он был ранен в душу и демобилизован из армии по нервному заболеванию. Гвардии лейтенант Мрий был награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени и медалями «За отвагу» — двумя или тремя, не помню точно.
На первом занятии он сказал нам, что война — это не только геройство и благородное дело, а противная человеческой природе работа, которую надо знать, чтобы не гибнуть зря и не подвергать опасности свое Отечество.
Мы изучали винтовку образца 1891/1930 гг. и автомат «ППШ», метали гранаты «РГД-33» и рыли окопы недалеко от кладбища, ходили в наступление и оборонялись, преодолевали штурмовую полосу и ползали по-пластунски. Если урок был сдвоенным и проходил в поле, гвардии лейтенант Мрий, утомившись к концу занятий, садился на землю (а зимой в снег) и начинал плакать. Он растерянно глядел на нас и плакал громко, как женщина.
Нам очень хотелось узнать, за что он получил такие высокие награды, хотелось услышать рассказы о войне — ведь он не просто очевидец, он боевой участник, он почти Герой, он пробыл на передовой два года… Но он ничего нам не рассказывал.
Гришка бросил школу раньше меня, после пятого класса, и уже был не сезонным, а штатным разнорабочим. Он гордился этим, но недолго, потому что после окончания семилетки мы тоже были зачислены в штат и получили продовольственные карточки рабочих.
Управляющий, собрав нас в конторе, сказал по этому случаю речь:
— На моей носу сенокосный страта, мы тумаем, молотой катры не пответет, тневной норма чтопы твести процент, потом шнитво — триста процент, а то выконю шуту-матери.
