– Тогда я подготовлю для них комнату мальчиков, – кричит она, стараясь вернуть то радостное настроение, в котором проснулась.
Но Эрнест уже погрузился в работу и не отвечает.
Возвращаясь в дом, она бросает взгляд на маяк: он словно подмигивает ей в утреннем свете. И замирает на пороге, вспомнив, как рассказывала Патрику и Грегори сказку о мальчике, что живет на маяке один-одинешенек, о мальчике из города, мальчике с короткими темными волосами и темными глазами. И если по ночам ему становится тоскливо, он спускается в темноте на пляж, чтобы поболтать с акулами. Акулы помогают мальчику нести его службу, они не подпускают лодки слишком близко к скалам, где те могут разбиться, а мальчик за это угощает их рыбой, которую ловит днем. Она замечала, что Патрик и Грегори уже несколько лет частенько разглядывают маяк, надеясь увидеть, как темноглазый мальчик смотрит на них из верхнего окошка. Пожалуй, зря она грызет себя, она не всегда была плохой матерью. Историю она по крайней мере сочинила хорошую. Может, стоит это записать, пусть останется им, когда ее уже не будет.
Там, наверху, Эрнест сочиняет другую историю. Файф заходит в дом приготовить комнату для друзей.
Первым делом она собирает в стирку вещи Эрнеста. Морщась от неприятного запаха, вытаскивает из чемодана рубашку за рубашкой, словно рыбу из сети. Среди вещей попадаются клочки бумаги, включая ее собственную телеграмму: «Приезжай скорее, милый, твой кабинет готов, а в кладовой полно еды». Из чемодана вывалились запасные ручки, противогаз, газета времен его поездки в Нью-Йорк. По полу покатилась пустая бутылка. На самом дне чемодана Файф обнаруживает сверток с эмблемой одного из ее любимых магазинов. Подарок! Кажется, Эрнест стал совсем прежним.
Развернув бумагу, она достает симпатичное голубое платье: спереди вышивка крестиком, два кармана.
Счастье, которое обрушилось на Файф в последнюю неделю, было почти нестерпимым. Пожалуй, прежде она не ощущала такого упоения любовью, за исключением разве что дней их тайной связи в Париже, когда она жила лишь ожиданием прикосновения его руки под столом на дружеском ужине. Файф всегда казалось, что Хэдли никогда не считала, что Эрнест принадлежит только ей. Скорее он был для нее точно дорогой гость на вечеринке, который не засидится после десерта. Тогда как Файф всем своим существом чувствовала, что Эрнест – только ее.
Когда она вернулась в Париж после своих неполных ста дней, их роман стал главной столичной сплетней. Файф слышала шепот у себя за спиной в ресторанах и кафе, и ее переполняла гордость, оттого что она не такая, как все, она особенная – любовница Эрнеста, почти что его жена. В моменты головокружительного счастья она вспоминала один трюк, который ее отец проделывал на праздниках. Он подставлял маленькой Файф свои большие ладони, она очень осторожно вставала на них, а он поднимал ее вверх, как прекрасную статуэтку, среди комнаты, полной улыбающихся дядюшек и тетушек. Но стоило маленькой Файф потерять равновесие, как отец кричал «Держи!», мать вытягивала руки и ловила падающую дочь. И в те мгновения, когда она плыла под потолком, видя под собой улыбающиеся лица и хлопающие руки родственников, Файф чувствовала себя счастливой. Такое же счастье она испытывала, когда появлялась на людях с Эрнестом: она словно парила над восхищенной толпой, но знала, что в любой момент может потерять почву под ногами.
