С бокалом мартини в руке Файф поднимается к себе в спальню. Кажется, теперь это и в самом деле только ее спальня. Эрнест утверждал, что лучше высыпается, когда спит один, особенно если пишет. Над кроватью висит «Ферма» Миро, трофей, добытый у Хэдли после развода. А может, это своего рода бессрочная ссуда – Файф не была посвящена во все детали их договоренностей.
С балкона тянет дымом – кажется, кто-то из соседей коптит тарпона[15]. Маяк на Уайтхед-стрит смотрит на Атлантический океан. Где-то там, в девяноста милях отсюда, раскинулась Куба, куда они выбираются изредка, чтобы выпить и потанцевать. Эрнест иногда отправляется туда один, чтобы, как он выражается, получить свою порцию мира и спокойствия – а то ему недостает спокойствия на этом крошечном острове, где вообще никогда ничего не происходит?!
Их дом – самое грандиозное сооружение на главной улице и, кажется, единственное капитальное строение среди всех этих убогих трущоб. Он стоит непоколебимо среди покосившихся лачуг с обвалившимися балконами и каркасами, наскоро сбитыми деревянными гвоздями. Она сама видела, как местные умельцы за день строят такую хижину из выловленных из моря корабельных обломков. Одна хорошая буря, и соседские хибары просто сдует, а на каменном утесе останется лишь дом Хемингуэев.
За высокой кирпичной стеной гремит тележка со льдом – торговка продает его втридорога. Горланят матросы, направляясь в сторону Дюваль-стрит, надо полагать, в «Неряху Джо». Вопит мальчишка, предлагая за пару центов молочный бидон, скорее всего, найденный в мусоре. Порыв ветра доносит вонь канализации. Это Ки-Уэст: Эрнест зовет его «Сен-Тропе для бедняков»; Файф называет Алькатрасом.
Она поспешно захлопывает ставни, чтобы в спальню не натянуло вони.
Гардероб Файф забит роскошными мехами. Как бы ей хотелось вернуть к жизни эти шубы и манто, закутаться в них, спрятаться от столичного холода. Вот бы снова оказаться в своей стихии, танцевать, болтать и смеяться; чтобы ее попрекали за такой образ жизни. На верхней полке лежит тот самый шиншилловый палантин. О! Она прекрасно помнит ту ночь, когда впервые надела его: тогда она познакомилась с Хемингуэями. Еще она помнит, с каким благоговением миссис Хемингуэй смотрела на своего мужа: для нее он всегда оставался звездой.
Но Файф влюбилась в Эрнеста вовсе не тогда. О нет! Это происходило медленно, шаг за шагом, и заняло целый год их парижской жизни, покуда его жена постепенно уступала, проигрывая, как в бридже.
