Бутылка шампанского звякнула о никель ведра с логотипом отеля «Ритц».
– Vive la Libération, et Vive ma Mary![36] – Эрнест поднял бокал.
Все еще с повязкой на голове, как обычно, босиком, он тем не менее был совсем не похож на безумца, который копался в мусорных баках неделю назад. Мэри удивляли эти невероятные перепады настроения: каким он был теперь уверенным, как владел собой! Она собралась уже извиниться за выброшенный черновик стихотворения, но вспомнила наставления Марты и промолчала.
Эрнест сидел в кресле у окна, последние лучи закатного солнца играли на его лице. Шампанское оказалось восхитительным, на тосте было масло.
– Никаких носков, – сказала она, указывая сигаретой на его ногу, прежде чем стряхнуть пепел в окно.
– Идеально для босоногого джаза, – откликнулся он и почесал лодыжку пальцами другой ноги. – Знаешь, мы с первой женой жили в Париже. Квартирка над лесопилкой. Опилки все глаза запорошили.
– Что произошло?
– С Хэдли?
Эрнест пожал плечами и поднялся. Поставил пластинку, опустил иголку – все с удивительной для его больших рук аккуратностью и точностью. Скрежет, потом звуки фортепиано. Шопен, мазурка. Он стоял, глядя на крутящуюся пластинку. Потом снова повернулся к ней, мертвенно-бледный.
– Иногда мне кажется, что все повторяется. Я ставлю иглу в то же место той же пластинки, но ожидаю иной мелодии. – Он подошел к своему нетронутому бокалу и залпом осушил его. – Как ты думаешь, что сказал бы про меня Фрейд?
– Что ты невротик?
Эрнест ответил ей грустной улыбкой. И снова поднес бокал к губам, но понял, что тот пуст.
– Я вспоминаю, как мы впервые встретились с Хэдли в гостях в Чикаго. Она была в голубом платье до колен, и у нее был такой вид, словно девушка впервые попала на вечеринку. Мы говорили безо всякого стеснения, я еще не встречал женщины, исполненной такой кристальной чистоты, такого спокойствия. Я сразу почувствовал, что могу рассказать ей что угодно. И тогда подумал: это именно та женщина, на которой я должен жениться. Мне был двадцать один год. – Он наполнил свой бокал, глядя, как поднимаются пузырьки, потом долил ей. – У нее было одно необычайное качество – какая-то потрясающая доброта. Вот во что я влюбился. А теперь скажи мне, как я умудрился устать от такой женщины?
– Привычка?
– Какая к черту привычка! Я был идиотом!
Было странно слушать, как Эрнест изливает душу. В Лондоне они говорили лишь о войне, и только иногда он шутил, что Мэри станет его женой. Всерьез об этом речь зайти не могла: оба состояли в браке. Бедный Ноэль. Поехал в командировку в Северную Африку и бросил ее в Лондоне под бомбежками. Славный малый, но с ним никогда не бывало так весело, как с Эрнестом.
