– Тебе не стоит так угрызаться, – сказала Мэри, – Пол и Хэдли всегда казались мне очень счастливой парой.
– Ты с ним знакома?
– Да, я знаю мистера Мюррея. Он был моим начальником в Чикаго. В «Дэйли ньюс».
– Мои жены, – пробормотал Эрнест, – всегда сумеют найти друг друга без моего участия.
– А Полин? – выдохнула Мэри вместе с дымом. Курить она старалась в окно, зная, что ему не нравится запах табака.
– Файф?
– Она тоже снова вышла замуж?
Он покачал головой.
– Я поступил с ней отвратительно.
– Она так и живет в Ки-Уэсте?
Он кивнул.
– Хэш говорит, Файф все еще сохнет по мне. По собственному выражению. Что я могу сказать о Файф? Она самая храбрая женщина на свете. Временами мы были невыразимо счастливы. Но чаще все оказывалось напрасно. Мы просто сражались на уничтожение. – Эрнест разлил остатки шампанского по бокалам и поставил бутылку в ведерко. – Забавно ты берешь интервью.
– Я встречала Марту. Думаю, мне было бы интересно встретиться и с другими твоими женами.
– Иногда я оглядываюсь назад и не могу поверить, что все рассыпалось в прах. – Эрнест сидел в кресле, уставившись в одну точку, вспоминая о женщинах ушедших десятилетий. – Я пытаюсь понять, кто и насколько был виноват. Виноваты были все, я это понимаю. Но я больше других.
Он снял иглу с винила. Наступила тишина. Эрнест сидел в кресле без ботинок и носков, с до сих пор замотанной головой, а Мэри вспоминала мертвого парня с такой же повязкой, которого видела по дороге в Париж. Он лежал в нормандской канаве. Его голубые глаза покраснели и запали, как у старика, а живот раздулся, будто на шестом месяце беременности. Горестное зрелище – одинокий мальчишка в американской форме, лежащий на французской земле. Мэри отошла от окна и обхватила раненую голову Эрнеста.
– Пожалуйста, будь осторожен, – сказала она. – Пожалуйста, береги свою бедную голову.
– Ты прощаешь меня, правда?
– Теперь ты здесь, Эрнест. И ты ни в чем не виноват.
– Я думаю, что, если останусь с тобой, все будет хорошо.
– Вспомни про силу привычки.
– Нет, в этот раз все будет по-другому, я знаю.
– Что же изменилось?
– Я уже слишком стар!
– Стар? Да тебе не больше сорока пяти.
– Именно. Для меня это слишком много. – Эрнест взял у нее из рук бокал, отставил в сторону. – Слишком стар, слишком устал, слишком влюблен, Озорница, чтобы сделать это вновь. Тебе досталась моя осень, а потом придет зима. Давай угробим оба наших одиночества. – Он поцеловал ее, потерся носом о ее щеку. – Тебе не удастся избавиться от меня. Тебе я буду верен, как пес. Это в последний раз, я обещаю. Ты – мой последний ход.
