— Доктор Хассад, я должна сфотографировать момент снятия печати, — подошла к нему Нила. — Вы должны мне это позволить. Нельзя не запечатлеть столь ответственный момент.
Он задумчиво посмотрел на нее.
— Ну… хорошо, — согласился он.
Она благодарно улыбнулась и взяла камеру наизготовку.
— Спасибо, Бен.
Рабочие отошли назад. Один из них вручил дяде Бену молот и изящный инструмент, напоминающий скальпель хирурга.
— Эта честь принадлежит вам, доктор Хассад, — сказал он.
Дядя Бен поднял инструменты и подошел к печати.
— Когда я взломаю печать, мы откроем дверь и войдем в комнату, которую никто не посещал вот уже четыре тысячи лет, — провозгласил он.
Нила поднесла камеру к глазу, осторожно настраивая объектив.
Мы с Сари подошли к рабочим.
Золотой лев, казалось, засиял еще ярче, когда дядя Бен занес над ним свои инструменты. В туннеле воцарилась мертвая тишина. Я буквально чувствовал повисшее в воздухе напряжение.
Какой волнующий момент!
Я понял, что стою не дыша. Тихо, протяжно выдохнул и снова набрал в грудь побольше воздуха.
Взглянул на Сари. Она застыла на месте, нервно покусывая нижнюю губу, руки по швам.
— Кто-нибудь хочет есть? Может, ну ее? Пойдем лучше за пиццей! — спросил дядя Бен.
Мы все так и грохнули.
Такой уж он человек — мой дядя Бен: способен отколоть дурацкую шутку даже в самый волнующий момент своей жизни.
Снова воцарилась напряженная тишина. Лицо дяди Бена сделалось серьезным. Он снова повернулся к древней печати. Приставил к ней маленький скальпель. Затем он начал поднимать молот.
И тут чей-то голос прогремел:
— ПРОШУ, ДОЗВОЛЬТЕ МНЕ ПОКОИТЬСЯ С МИРОМ!
Я испуганно вскрикнул.
— ДОЗВОЛЬТЕ МНЕ ПОКОИТЬСЯ С МИРОМ! — повторил гулкий голос.
Дядя Бен опустил скальпель. Он повернулся, глаза его широко раскрылись от удивления.
Я понял, что голос доносится откуда-то сзади. Обернувшись, я увидел незнакомца, наполовину скрытого во мраке туннеля. Он приближался к нам твердым, размашистым шагом.
Это был долговязый мужчина, такой высокий, что ему приходилось горбиться в низком проходе. Совершенно лысый, если не считать бахромы волос за ушами, с тощим лицом и недружелюбной гримасой, застывшей на тонких губах.
Одет он был в идеально отутюженную куртку-сафари поверх рубашки с галстуком. Его маленькие черные глазки, похожие на изюминки, взирали на моего дядю с негодованием. Я задался вопросом, чем питается этот человек и питается ли вообще. Уж больно он был тощий — ни дать ни взять ожившая мумия!
