Склонность Эмеренц к единственным в своем роде вещам не была, таким образом, внове для меня. Больше поразило в то утро, что она их для нас собирает. Обидеть ее не хватало духу, да и не хотелось; но с собачкой этой с отбитым ухом я решительно не знала, что делать. Какая-то обескураживающая претензия неудачника-дилетанта, ставящая в полный тупик. И я затолкала ее за ступку, зная, что для мужа это уж большое испытание: увидит — немедля отправит в мусорное ведро. И к приходу Эмеренц сидела уже за пишущей машинкой.
— Ну, видели? Сколько повыбрасывали, дуралеи? — спросила она. — Все путное подобрала, ничего не оставила. Довольны?
Куда уж тут, сумбурнее утра у меня не выдавалось. Не отвечая, продолжала я стукать по буковкам, но расстройство мое плодило одни беспомощные фразы-недоноски. Эмеренц обошла между тем комнаты — посмотреть, куда я что определила, упрекнув за картину и гнома: такие чудеса — и на кухню отправлять! За сокола — подзатыльник Виоле: не мог, бедняга, свалить на меня, подсунувшую ему эту заманчивую добычу. Но в остальном я еще дешево отделалась, потому что Эмеренц лишь одно занимало больше всего: куда я ту красивую собачку поставила? Я сказала: убрала подальше, уж больно неказистая. Эмеренц в страшное негодование пришла и, остановясь напротив письменного стола, принялась осыпать меня укоризнами.
— Оттого, что хозяин собак не любит, уж и статуэтку принести нельзя? Совсем, значит, в рабыню превратились, даже этого не можете позволить себе? Скажете, паршивая эта раковина красивее — у вас на секретере, в которую вы приглашения и визитные карточки суете? Собачку нельзя, а раковину можно? Убрали бы ее с глаз долой, а то об пол трахну как-нибудь, тьфу, и тронуть-то противно.
И, схватив раковину наутилуса на коралловой подставке — раковина еще к моей матери попала, с консоля на ее старой квартире по улице Кишмештер — она с видимым отвращением вынесла ее со всем содержимым на кухню, поставив рядом с манкой и сахарным песком, а на ее место водворила собачку с отбитым ухом. Это уже нельзя было спускать. Позволила Эмеренц войти в мою жизнь, наблюдать ее перипетии, но чтобы она еще распоряжалась тут всем по своему усмотрению…
— Эмеренц, — сказала я с необычной серьезностью, — будьте любезны отнести эту собачку туда, откуда вы ее к нам принесли. А жаль выбрасывать, поставьте обратно на кухню — и чтобы я ее здесь больше не видела. Мне она тоже совсем не нужна, не только хозяину. Обычная ярмарочная дешёвка, безвкусица. Да еще без уха. Не место ей в комнатах. Это же не искусство, это кич.
