— А ну, мыть руки и садиться, грешно, чтобы хлеб ждал!..
Дедовы картофелины бухали в печке, рассыпая свой перламутр, и прогоняли мои видения. Запах нафталина и беззаботного детства, которым веяло из старого платяного шкафа, исчезал, и я начинал думать о лете, о том, что оно скоро кончится и в нага дом снова придет забота — об учебниках, тетрадках, обуви и городском жилье, — придет, как туман с берегов Огосты, сквозь который видны лишь кривые стволы тутовника, растущего вдоль ограды.
* * *
Этим летом начали мерить леса по ту сторону Огосты. Как–то утром я повстречал лесника. Он был босиком, в накинутой на плечи вязаной фуфайке и форменной фуражке, сдвинутой к левому уху, но так, что ее кокарда приходилась точно посреди лба, там, где продолжается «мысленная линия носа», как говаривал мой дед, повторяя любимое выражение своего взводного, унтер–офицера Будинского пехотного долка.
Фуражка для лесника была символом данной ему власти; он мог ходи–ть в старохт одежонке, чтобы не трепать форму по кустам и оврагам, но никогда не появлялся на людях без фуражки. Шутники рассказывали, что как–то видели его купающимся в Огосте: одежда брошена на камень возле заводи, ремень, скрученный, лежит сверху (пряжка его напоминает голову полоза), а фуражка красуется на башке голого мужика. И кокарда — точно по-< среди лба! Окунается лесник, но–только до плеч, осторожно загребает воду пригоршнями, трет мясистые руки и не смеет плеснуть сильнее, чтобы нендроком не замочить свой пресловутый головной убор…
В то утро, когда лесник остановил меня на дороге, козырек его фуражки был натерт клещевинным семенем, а кокарда надраена до блеска. Этот парадный глянец делал его смешным. В брюках, потерявших всякую форму, в старой драной фуфайке, босой — у него были большие ступни с потрескавшимися пятками, между пальцами засохла глина, — он был недостоин носить эту венчавшую его голову корону из грубого зеленого сукна.
Достоин или не достоин, но он носил ее с той дисциплинированностью, которая присуща людям недумающим: вместе с «короной» он спокойно и беззлобно принял титул Лесного Царя, хотя и чувствовал в нем скрытую издевку. Под этим прозвищем его знала вся округа.
< Наш разговор был коротким. Лесной Царь предложил мне помочь ему мерить лес. Он сказал, что договорился еще с одним пареньком: они будут орудовать рулеткой, а я вбивать и нумеровать колыипуг и делать насечки на деревьях, предназначенных для порубки. Вот и все.
