– Это что за хрень? – Пит придвинулся и хотел заглянуть внутрь.
– Погоди. – Отложив кувалду, Рорк взял Пита за локоть и сам протиснулся внутрь.
Между разбитой им стеной и следующей, в нескольких футах дальше, лежали два длинных свертка, обернутых в толстую пленку.
Но он уже и сам видел, что это такое.
– Да уж… Действительно, нахрен этот долбаный мир.
– Это же… Черт!
– Что там? – мимо Пита протиснулась Нина, продолжая держать в руках пиджак Рорка. – Ой! Боже мой! Это же… Это же…
– Трупы, – закончил за нее Рорк. – Точнее, то, что от них осталось. Пит, ребят придется притормозить. Кажется, мне надо проинформировать жену.
Рорк забрал из дрожащих пальцев Нины пиджак и достал из кармана аппарат.
– Ева, – проговорил он, когда лицо жены появилось на экране. – Похоже, мне тут нужен полицейский.
Лейтенант Ева Даллас стояла перед разрисованным граффити, закопченным кубиком трехэтажного здания с деревянными оконными рамами и ржавыми решетками и недоумевала, за каким чертом Рорку понадобилась эта рухлядь. Но коли уж он ее купил, значит, рассчитывает извлечь какую-то прибыль. Но сейчас это было не главное.
– Может, это еще и не трупы.
Ева обернулась на свою напарницу – детектива Пибоди, закутанную в теплое пальто, как какой-то эскимос – если допустить, что эскимосы носят пуховые фиолетовые пальто.
Если так и дальше пойдет, конец 2060 года будет ознаменован для них обморожением ног.
– Раз он сказал трупы, значит, трупы.
– Ну да, наверное. Отдел убийств: наш рабочий день начинается в тот момент, когда заканчивается ваш. И так постоянно, – согласилась напарница.
– Вышей этот слоган себе на наволочке.
– Лучше на футболке.
Ева поднялась по двум разбитым ступеням бетонного крыльца и вошла в двустворчатые металлические двери. При такой работе, подумалось ей, раннее начало дня всегда обеспечено.
Это была высокая худая женщина. На ногах – крепкие сапоги, одета в длинное кожаное пальто. Взъерошенные порывистым ветром короткие непослушные волосы гармонировали по цвету с коньячным оттенком ее глаз.
Когда Ева распахнула дверь, та заскрипела, как убитая горем, охрипшая женщина. При первом же взгляде на царящую в вестибюле грязь и запустение на лице Евы, таком же худом, как вся она, с характерной ямочкой на подбородке, отразилось недоумение. Но оно быстро сменилось бесстрастным выражением, взгляд сделался хладнокровным, и она вновь превратилась в стопроцентного полицейского.
За ее спиной Пибоди негромко выдохнула:
